Я могу допустить отсутствие отопления, горячей воды и аптечки в монашеской келье, но потом-то дезинфекция была проведена? Святой Иоанн промылся-прокипятился-обстирался? Обработал поверхности хотя бы хлоркой? Или так и остался рассадником заразы для всех приходящих поклониться его святости?
Остаться здоровым в таких условиях — уже чудо. Чудес христиане алкают, алчут и домогаются. Ибо чудо — проявление бога. «Чудо божественного исцеления» — наглядно проявляется на явных больных. Если у вас чудом исчез геморрой — с амвона же это не покажешь.
Поэтому к явным калекам у христиан постоянный, отчасти завистливый интерес. Как у мальчика, пересмотревшего рекламы женских прокладок и размечтавшегося о наступлении у него «критических дней».
Врождённые дефекты внешности — особенно наглядны. Один из них — «заячья губа».
Похожее я недавно видел. У мальчонки, которому ухо отрезал. «Заячья губа»… И чего? С кем не бывает? Ничего не доказывает, генезис этого врождённого дефекта до конца не прояснён…
Ага. Только… Общая частота проявления дефекта: 1 на 2500 младенцев. А вот если у родителя уже есть такая штука, то вероятность рождения ребёнка с таким дефектом — 7 %.
Похоже, один из моих бурлаков — отец мальчишки, которого Сухан приколол на Аннушкином подворье. «Яблоко от яблони…» — русская народная мудрость. В патриархальном обществе даже ворьё — потомственное. «Как с дедов-прадедов повелось».
Я никак не мог переключиться с внутренней установки:
«Баю-бай, должны все люди ночью спать. Баю-баю, завтра будет день опять. За день мы устали очень, Скажем всем: «Спокойной ночи!» Глазки закрывай! Баю-бай!»
Как-то орать самому себе в пред-сонном состоянии: «Рота подъём!»… Но тут дыхание Сухана, спавшего рядом, изменилось. Он не шевельнулся, но глаза открылись и чуть блеснули в темноте, отражая звёздный свет.
— Сухан, услышал что-то необычное?
— Телеги скрипят. Встали. Люди… железом звякают. Сморкаются. Сюда идут.
Я уже сидел, оглядывая нашу поляну, чуть освещённую углями пары недогоревших костров. Народ спит, костровых и сторожей мы не оставляли. Да и чего сторожиться? Двадцать вёрст от города, на реке, места обжитые… Не дебри же! Ни лесного зверя, ни лесных татей здесь нет…
Сухан чуть повернул голову и тем же негромким безэмоциональным голосом продолжил повествование:
— Бурлаки поднялись. Железо разбирают. Говорят чего-то. Идут сюда низом. Таятся.
«Низом» — означает по пляжу. Мы сидим выше — на террасе речного берега. Сверху, из-за гребня речной долины, к нам, похоже, спускается ещё какая-то группа людей с железками. А среди бурлаков — предположительный участник ОПГ имени Толстого Очепа… Лесных татей здесь нет, но в природе наблюдается и другая разновидность этих… «кровососущих насекомых»: «тать клетный». Он же — «городовой»…
— Рота подъём! Тревога! Брони вздеть! Сброю разобрать! Костры вздуть! К бою!
Мгновение тишины, шорохов, ворочания и ворчания. Сонный и уже раздражённый голос Акима:
— Ванька, ирод, чего орёшь-то, оглашённый. Тока-тока заснул…
Я вытащил свою «зиппу», щёлкнул колёсиком и поднял огнемёт над головой. Голубенький факел осветил поляну, ослепил начавших ворочаться моих людей.
Ну, виноват — кретин. Работать канделябром в условиях, приближающихся к боевым… Я же не знал! Что они уже настолько приблизились.
Изобразить и озвучить внезапного проверяльщика из штаба округа или ещё какую сволочь — не успел. Краем глаза увидел что-то летящее в мою сторону со стороны пляжа, пригнулся… Кажется, это был нож.
Реакция у меня сработала… совершенно идиотская. Я запулил в ответ то, что в руках было. Свою глупость я понял немедленно после броска. Но… а… а оно уже улетело.
Зажигалка перевернулась пару раз в воздухе, шмякнулась боком на песок. Огонёк на мгновение потух, потом резко подскочил, освещая группу наших бурлаков.
Они уже почти все зашли в воду на мелководье. Здесь, шагах в десяти от берега, стояла наша барка. С женщинами, детьми, барочником и его помощником. И всем нашим закупленным в Смоленске барахлом. И сотнями гривен серебра, которые я отложил для окончательной оплаты по проекту «Зимний хлеб». И «Русской Палеёй», которую я не успел дочитать. И… Вот же гады! Моё отобрать хотят!
У меня не было каких-то осознанных, глубоко продуманных, тактически обоснованных… Только промелькнуло в голове: «работать надо пяткой». Выскочил на край обрывчика и, как многократно делал на тренировках, правую руку в левый потайной карман, головку ножика подцепить, суетни не суетить, ручку за плечо отвести, пошла волна от пяточки до кисти, ножичек отпустить, вольно, как ему хочется.
«Воля вольная, баллистическая Скорость — первая, чуть космическая».
Или по народному:
«Сама пойдёт Подёрнем, подёрнем… Да ухнем».
«Ухать» — не надо, шаг назад, а то свалюсь с обрывчика, ногу переменить, левую руку в правый карман…
«Зиппа» давало достаточно света. Разбойнички стояли ниже меня, кто по щиколотку, кто по колено в воде, почти все — лицом к барке и спиной ко мне. Вот в эти спины я и вгонял свои чугунные штычки. «Бить в спину» — не благородно? А убивать меня, единственного — благородно?
Один из татей, тот самый чудак в кафтане на босу голову, резво кинулся вперёд, к барке, высоко вскидывая из воды свои длинные ноги. Он уже подтягивался рывком на борт, как в лицо ему ударил истошный женский визг.
Какай акустический удар! Какая моща на выдохе! Децибелов — как у турбовинтового на взлётной.
Не Аннушка — у неё обет молчания. Служанка у неё тоже немая. А, значит, другая — косенькая. Надо приглядеться к девушке. Может, мне сирена потребуется? Воздушной тревоги здесь не предвидится, но дурней звуком глушить — это конструктивно.
Ошеломлённый разбойник повис на руках, тряся головой. Вот туда, по этому трясущемуся, и ударил топор появившегося из-за борта деда-барочника. Остальных я положил своими ножиками. Очень сомневаюсь, что все мои попадания были смертельны, даже просто — «что все мои попадания были», но придурки падали в воду, и, похоже, часть просто захлебнулась.
Тут ножики у меня кончились, и я осознал… Осознал то, что и раньше мог бы осознать. Где-то на середине моего «чугунометательства», с другой стороны поляны раздался крик.
Едва я отстрелялся, как меня чуть не снесла с обрывчика толпа моих новосёлов. Как оказалось, мои дедушки не только быстро бегают, но и хорошо прыгают. Двухметровый обрыв — вовсе не преграда для «сирых и убогих». Правда, только вниз.
Наша полянка кишела разбойниками. Я так и подумал: кишмя кишит. Костры то вспыхивали, разгораясь, то гасли, когда в них влетало какое-нибудь тело. Потом пламя резко поднималось. На бородах, волосне, тряпье, суетне и мощном поддуве от очередного вопля.
Между кострами в беспорядке валялось наше и не-наше тряпьё кучами. Некоторые кучи шевелились и подвывали. Мои новосёлы были вчера одеты в чистенькое и до сих пор этим выделялись. Похоже, несколько из них не успели убежать.
С правой стороны полянки, возле костра, где минуту назад лежали мы с Акимом и нашими людьми, толпилась куча народа, и шёл бой.
Сбылась «мечта идиота» — я наблюдал классический попаданский апофеоз — бой «хороших мальчиков» с «плохими».
Сзади, с моей стороны, это выглядело как драка в очереди за пивом: куча переминающихся на месте мужских задниц. Периодически из толпы орущих, толкающихся, машущих руками мужиков выскакивала очередная бородатая личность в здешних полуспущенных штанах, рубахе по колено и драном армяке. Личность вопила, материлась и держалась.
«Держалась» — за живот.
Обычная поза бойца на выходе из драки: полусогнутое положение, руки прижаты к области брюшной полости. Иногда дело в животе, иногда — в руках.
Вокруг бедолаги — 3–5 помогальщиков. Половина поддерживает пострадавшего, вторая половина — первую.
Кто-то из молодых политруков образца декабря 41 именно так описывал свой первый бой в Подмосковье. Его поставили на опушке леса, чтобы он разворачивал назад, в бой, вот эту вторую половину.
Здесь — ни политруков, ни медсанбата. Личность укладывают на траву, причитают, матерятся и, доведя себя до крайнего озверения, с криком:
— Вот мы их ужо!
кидаются обратно в толпу «у пивного ларька».
Им навстречу вываливаются следующие очередные жертвы ночного апофеоза. Некоторые вылетают очень далеко и быстро. Они-то и меняют своими телами освещённость на полянке.
Что происходит внутри толпы — я не видел. Оттуда доносился размеренный голос Ивашки:
— И тебя… итить… И тебя… ять…
