Может, потому мисс Марси выглядит моложе своих лет? Может, потому викарий при всей своей мудрости скорее напоминает повзрослевшего младенца?
— Нет, не желаю ничего терять! — громко проговорила я.
И горе хлынуло обратно, точно река, которую перегородили плотиной. Я открыла ему сердце, приветствовала его как часть моей жизни — и впервые за последние дни мне стало легче.
А затем стало плохо как никогда. Боль терзала не только душу, но и тело. Болели сердце, ребра, плечи, грудь, даже руки. Отчаявшись, в поисках утешения я прижалась щекой к атласной синей блузке, наброшенной на мисс Блоссом, — точно к мягкой материнской груди.
— Все хорошо, милая. Перетерпи, не ищи обходной дороги, — ласково прошептал в сознании голос мисс Блоссом. — Для большинства людей это лучший выход.
Внезапно ее голос сменил другой — злой, саркастичный. Мой собственный. Причем самый мерзкий из имеющихся.
— Докатилась, дорогуша! Уже на манекене виснешь. Не смешно ли в твоем возрасте играть в дурацкие игры с воображаемой мисс Блоссом?
Впервые в жизни я задумалась, откуда взялась мисс Блоссом. Может, я списала образ с матери Стивена, убрав ее застенчивость? Или же с домработницы тетушки Миллисенты? Вот это вероятнее. Или позаимствовала из книги? Она вдруг предстала передо мной как наяву, за барной стойкой старомодного лондонского паба. Смерив меня укоризненным взглядом, мисс Блоссом набросила поверх синей блузы кожаный жакет, выключила все лампы и ушла в ночь; только дверь хлопнула.
Грудь под моей щекой стала твердой, как доска. В нос ударил запах пыли и старого клея.
Мисс Блоссом ушла навсегда.
Слава богу, в спальню вбежала Элоиза, иначе от рыданий я к чаю не оправилась бы. При Эл плакать невозможно: она начинает сочувственно махать хвостом, а затем со сконфуженным видом убегает. Да и покормить ее надо — с обедом я бессовестно запоздала.
С того дня я не могла смотреть на мисс Блоссом. Не потому, что она превратилась в обычный манекен, нет, — в ней мне виделся труп манекена.
* * *
Религия, добрые дела, вино… Есть, скажу я вам, и другой способ избавиться от страданий. Дурной, куда хуже алкоголя. Его я опробовала неделю назад в свой день рождения.
Утро тогда выдалось солнечным, впервые за две недели. Однако мое внимание привлекла не погода: из-за двери спальни доносилась музыка! Спрыгнув с кровати, я выскочила на лестничную площадку. На полу стоял маленький переносной радиоприемник с прикрепленной открыткой: «С днем рождения! Стивен».
Вот для чего он копил деньги! Вот зачем позировал Леде Фокс-Коттон!
— Стивен! Стивен! — пронзительно закричала я.
— Его нет! Он ушел на работу пораньше! — отозвался из холла Томас. — Наверное, застеснялся предстоящих изъявлений благодарности. А приемник хороший. Быстрее одевайся, послушаем за завтраком!
Взлетев вскачь вверх по лестнице, брат утащил мой подарок. Я даже опробовать настройки не успела! Только открыла рот, чтобы потребовать радиоприемник обратно… и вдруг передумала. «Да какая разница…» На сердце знакомо лег тяжелый утренний камень.
Ровно две недели и два дня назад я бы с ума сошла от счастья при виде радиоприемника, а теперь он ничего для меня не значил. Хотя… благодаря ему можно, по крайней мере, превращать страдание в музыку!
Одевшись, я спустилась в кухню. Меня ждал накрытый к завтраку стол с букетом цветов. Стивен постарался.
— А вот мой подарок, — сказал Томас. — Я не завернул его, потому что добрался только до середины.
Книга по астрономии! Наверное, сам о ней мечтал. Вот и хорошо, что выбрал подарок под свои интересы. Хотя брат получает теперь карманные деньги, пройдет немало времени, пока ему удастся наверстать упущенное в голодные годы.
Вскоре к нам присоединился отец. О моем дне рождения он, естественно, забыл.
— Топаз наверняка помнит и пришлет что-нибудь от меня, — весело обронил он.
Радиоприемник привел его в ужас. Отец частенько повторял, что возможность обходиться без этого чуда техники — одно из немногих преимуществ бедности. Впрочем, за завтраком его мнение изменилось: ему очень понравились атмосферные помехи! А голоса и музыка бесили.
— Ты не против, если я позаимствую приемник на часик-другой? — спросил он, когда Томас ушел в школу. — Атмосферные помехи — просто чудо.
Разумеется, я была не против.
Меня занимало одно: пришлет ли подарок Саймон?
В одиннадцать принесли посылку. Пеньюар от мачехи, от отца — томик Шекспира. (Умница Топаз! Помнит, до чего отец не любит давать мне свою книгу.) Роуз отправила ночную сорочку (из настоящего шелка!), миссис Коттон — шесть пар шелковых чулок, а Нейл — большую коробку конфет.
От Саймона… ничего.
Саймон ничего мне не подарил! Потеряв от разочарования дар речи, я расстроенно глядела на посылку — и вдруг на аллее громко загудел клаксон. В следующую минуту перед воротами притормозил фургончик, и водитель с грохотом поставил на подъемный мост большой ящик.
Я позвала из караульни отца. Совместными усилиями мы открыли крышку, и… Внутри лежал граммофон со встроенным радиоприемником! Ничего прекраснее нет в целом мире! В закрытом виде он похож на пухлый чемоданчик чудесного голубого цвета, даже ручка есть; на вид полотняный, но с блеском. И такой же портфель для пластинок!
Никто на свете не получал лучшего подарка!
Саймон оставил для меня записку.
«Дорогая Кассандра!
Я хотел купить электрический граммофон, но вспомнил, что у вас нет электричества. Радиоприемник работает от батареек (их можно заряжать в гараже в Скоутни), а граммофон — старой модели, его надо заводить. Все равно лучше, чем ничего.
Отправляю пластинки Дебюсси, который Вам так понравился. „Овец“ Баха, к сожалению, найти не удалось. Берите пластинки в Скоутни. Когда определитесь с предпочтениями, я куплю Вам, что пожелаете.
Мне клятвенно пообещали доставить подарок в срок. Надеюсь, не подведут.
С днем рождения! До встречи!
С любовью, Саймон»
Записка была нацарапана карандашом — очевидно, в магазине; в такой обстановке, само собой, не до нежностей и длинных излияний. А все же он подписался «С любовью»! Мог ведь просто черкнуть: «С наилучшими пожеланиями». Или «Писал впопыхах». Да что угодно в таком духе. Конечно, его смысл слова «любовь» отличается от моего, но мне и это дорого.
Пока я в десятый раз перечитывала записку, отец терзал радиоприемник, ловя чудовищный скрежет помех.
— Хватит! — не выдержала я. — Ты его испортишь этим визгом!
— Правда, похоже на вопли неприкаянных чаек?! — радостно прокричал он.
Я выключила приемник. В обрушившейся тишине мы услыхали радио Стивена, негромко играющее в караульне.
— Представляешь, что станет с твоим пажем, когда он увидит подарок Саймона? — сказал отец.
Меня охватила досада на Стивена: его огорчение, конечно же, отравит мне всю радость. Впрочем, длилось это недолго, ничто не могло испортить мое настроение.
К счастью, ответ отцу не требовался.
— Тут радиоприемник намного мощнее, — заметил он. — Я позаимствую его ненадолго.
— Нет! — отчаянно завопила я.
Отец удивленно поднял на меня глаза. Пришлось быстро сочинять разумный довод.
— Мне не терпится опробовать граммофон, — добавила я как можно спокойнее.
А он вдруг, улыбнувшись, по-отечески ласково проговорил:
— Да-да, конечно… — Затем унес ящик в дом и оставил меня наедине с граммофоном.
Одну за другой извлекала я пластинки из гофрированных обложек — и слушала, слушала, слушала… Саймон прислал несколько прелюдий и фуг Баха, а также пьесы Дебюсси.
«Возлюбленной» не было.
Ко времени возвращения Стивена с работы пробудилась лучшая часть моей души. Тревога за его чувства не давала мне покоя. Я поставила радиоприемник в кухне (отец потерял к нему интерес) и включила звук на полную громкость. Стивен буквально расцвел под бурным потоком моих благодарностей. В жизни не видела его счастливее.
За обедом я спросила отца, не лучше ли выставить подарок Саймона на обозрение через день или два, но он счел, что так Стивену будет еще тяжелее.
— Просто скажи, как ты рада радиоприемнику, ведь такую легкую вещицу можно носить с собой куда угодно. А подарок Саймона хорош, чтобы слушать пластинки.
Ход его мыслей показался мне весьма разумным. Однако в следующую минуту отец начал вертеть в руках пластинку, словно пытаясь прочесть записанное в желобке. Ну, разве может человек в здравом уме и твердой памяти читать граммофонные пластинки?!
Я постаралась сообщить Стивену неприятную новость как можно тактичнее. Сказала все, что советовал отец, и много еще чего добавила от себя.
— У твоего приемника настоящий деревянный корпус, — заливалась я соловьем, — с красивой зеркальной полировкой.
