В своем изложении мы достигли пункта, когда исследование Даммита из нейтрального сравнительного изучения споров между реалистами и их противниками в целях установления их «структурного» сходства переходит в открытую защиту антиреализма. Это связано с тем, что из проведенного Даммитом анализа проблемы значения вытекает невыполнимость принципа двузначности для неразрешимых высказываний, а, стало быть, реализм, содержание которого, по сути, сводится к тезису о том, что понимание неразрешимых предложений состоит в нашем знании их «трансцендентных» условий истинности, не является приемлемой концепцией. В случае же разрешимых высказываний различие между реализмом и антиреализмом практически стирается, так как мы можем знать условия истинности этих высказываний, ибо они совпадают с условиями, при которых у нас есть основания их утверждать. Как справедливо отметил Криспин Райт, это довольно парадоксальный вывод, ибо получается, что невозможно быть подлинным реалистом в отношении тех совокупностей предложений, которые не включают неразрешимых предложений, т. е. в отношении любой «области положений дел, над которыми человеческие когнитивные способности проявляют свое полновластие» [Wright, 1987, p. 3]. Но именно в этих областях, считает Райт, реализм кажется наименее проблематичным.
Итак, Даммит придерживается оптимистической позиции в отношении споров между сторонниками реализма и антиреализма, которые, по его мнению, будут разрешены, когда мы переведем их в плоскость сопоставления лежащих в основе этих метафизических позиций теорий значения, причем таким образом «мы разрешим перечисленные споры без остатка: не останется никакого дополнительного подлинно метафизического вопроса для разрешения» [Dummett, 1991, p. 14–15]. И, естественно, эти споры будут разрешены в пользу антиреализма. На первый взгляд, в этом можно усомниться, поскольку исторически, если вообще можно говорить о победе той или иной стороны в рассматриваемых спорах, преимущество, как правило, оставалось не за оппонентами реалистов. С точки зрения Даммита, «реализм одержал слишком легкие победы» [Dummett, 1978, p. 165], и виной тому — то, что оппозиция реализму часто принимала форму редукционизма.
Действительно, противники реализма часто стояли на редукционистских позициях. Так, феноменалисты в противовес реалистам утверждали, что материальные вещи представляют собой логические конструкции из чувственных данных или, говоря иначе, любое высказывание о материальных вещах может быть сведено к некоторой совокупности высказываний о чувственных данных; инструменталисты в противовес научным реалистам отстаивали ту точку зрения, что высказывания о теоретических объектах редуцируемы к высказываниям о наблюдениях и показаниях приборов; бихевиористы в противовес ментальным реалистам полагали, что высказывания о психических явлениях следует рассматривать как высказывания о поведении. Это перечисление можно продолжить и дальше. Но является ли редукционизм необходимым атрибутом антиреализма?
Редукционизм в наиболее общем виде означает, что истинностное значение высказываний одного класса (в нашем случае — спорного класса) связано с истинностным значением высказываний другого класса (Даммит называет его «редуктивным классом») следующим образом: для любого высказывания спорного класса имеется множество высказываний редуктивного класса, такое, что необходимым и достаточным условием истинности первого высказывания является истинность высказываний указанного множества из редуктивного класса. Иногда редукционизм выступает в виде более сильного тезиса, утверждающего переводимость высказываний спорного класса в высказывания редуктивного класса.
Тот факт, что антиреализм, как правило, находит выражение в редукционизме, объясняется тем, что редукционизм предлагает информативный, или нетривиальный, ответ на вопрос, что делает высказывание спорного класса истинным, когда оно истинно. Реалисты же чаще всего придерживаются тезиса нередуцируемости, согласно которому никакого нетривиального ответа на этот вопрос не может быть дано. Тривиальный же ответ на этот вопрос по сути состоит в простом повторении самого этого высказывания или сводится к тому, что некоторое данное высказывание истинно благодаря тому факту, который оно само же и констатирует. Так, например, интуиционист в математике на вопрос, что в общем делает истинное математическое высказывание истинным, может дать информативный ответ: существование доказательства этого высказывания, тогда как платонист на вопрос, что делает истинным, скажем, предположение Гольдбаха (если оно истинно), не может дать иного ответа, кроме как: то, что каждое четное число является суммой двух простых чисел, т. е. формулируя само предположение Гольдбаха. Согласно Даммиту, «информативный ответ на вопрос, что делает высказывание некоторого класса истинным, когда оно истинно, проливает свет на понятие истины, присущее высказываниям этого класса» [Dummett, 1996, p. 248], и в этом случае мы уже имеем объяснение того, что говорящий должен знать, зная условия истинности высказываний указанного вида. Однако, отмечает Даммит, отнюдь не во всех случаях мы можем рассчитывать на получение подобного информативного ответа, поэтому, «когда можно дать только тривиальный ответ на этот вопрос, должен быть дан нетривиальный ответ на следующий вопрос — в чем состоит наше знание условий истинности такого высказывания» [Dummett, 1996, p. 270]. Если первый способ объяснения знания условий истинности включает в себя редукционизм в качестве необходимого шага, то для второго редукционизм вовсе не обязателен. «Хотя редукционистский тезис, в сильной или слабой форме, часто составлял первый шаг на пути к принятию антиреалистической позиции, он не является существенной частью этого пути, ибо возможен нередукционистский тип антиреализма» [Dummett, 1978, p. хххi]. Чтобы понять, как это возможно, обратимся к конкретному примеру, подробно разбираемому Даммитом.
Возьмем высказывание «Джон испытывает боль». Смысл этого высказывания задается условиями его истинности. Согласно реалисту, человек, произносящий это предложение, знает условия его истинности, поскольку он знает, что с Джоном должно происходить то же самое, что происходит с ним, когда он испытывает боль. Более того, это высказывание, сделанное конкретным человеком в конкретный момент времени, является определенно истинным или ложным, поскольку с Джоном или происходит или не происходит то, что происходит с рассматриваемым нами конкретным человеком, когда он испытывает боль. Это означает, что это высказывание может быть истинным, даже если у этого человека нет возможности установить его истинность, поскольку Джон, к примеру, или парализован (и, стало быть, лишен возможности показать, что он испытывает боль), или ведет себя стоически, или очень искусно притворяется. В результате смысл высказывания не задается в терминах свидетельств, которые человек может иметь в пользу его истинности или ложности. Бихевиорист же, напротив, считает, что истинность высказывания «Джон испытывает боль» приравнивается наличию соответствующего поведения со стороны Джона, которое и служит свидетельством в ее пользу. Но поскольку бихевиористское отождествление боли и болевого поведения опровергается возможностью подавления человеком инстинктивной реакции или возможностью притворства, многие склоняются к выводу о том, что в отношении подобных высказываний нельзя не принять реалистической интерпретации. Для Даммита это слишком поспешный вывод, так как реализму можно противопоставить и иную, небихевиористскую, антиреалистическую позицию. Эту позицию он находит у позднего Витгенштейна, который, по его мнению, продемонстрировал несостоятельность как реализма, так и бихевиоризма в отношении приписываний боли. Для Витгенштейна в случае таких высказываний, как «Джон испытывает боль», нельзя дать нетривиального ответа на вопрос, что делает подобное высказывание истинным, когда оно истинно, т. е. редукционистское объяснение здесь неуместно. Поэтому требуется объяснить, что должен знать человек, чтобы понимать подобное высказывание. Как показал Витгенштейн, считает Даммит, это знание не может состоять в способности непосредственно распознавать условия его истинности; оно имеет отношение к тем основаниям, которые позволяют нам делать аналогичные высказывания, а потому включает знание того, что болевое поведение или наличие болезненных стимулов обычно являются достаточным основанием для приписываний боли, которое, впрочем, может быть оспорено в случае притворства с его последующим разоблачением, а также оно включает знание признаков подавления естественных проявлений боли и пределов, в которых это подавление возможно; знание имеющейся связи между болью и телесными условиями и многое другое. По мнению Даммита, «знание этих и подобных им вещей и составляет знание значения высказывания „Джон испытывает боль“, и для того, кто это знает, не нужно более информативного ответа на вопрос, что делает это высказывание истинным, чем ответ: то, что Джон испытывает боль» [Dummett, 1978, p. xxxv]. Когда же все, что известно человеку по поводу приписываний боли, не дает ему оснований, чтобы приписать боль Джону в какой-то конкретной ситуации, то в этом случае у данного высказывания просто нет истинностного значения. В таком, небихевиористском и нередукционистском, виде, считает Даммит, антиреализм является намного более серьезной и основательной оппозицией реализму в отношении приписываний боли.
