— Если шторм усилится, судну конец. К утру от него ничего не останется, — сказал Станислав. — Наверное, нам лучше подняться еще выше.
— Зачем? Если «Императрица» развалится, мы все равно утонем.
— Думаю, она развалится не сразу…
Станислав был прав. Но ведь чувство правоты меняется с ситуацией. Нет ничего, что было бы всегда правильным. Правду нельзя засолить, как свиное мясо, и оставить в бочках на триста лет. Через триста лет она будет выглядеть совсем иначе, хотя по-своему не менее убедительно. Станислав был прав, говоря, что «Императрица» развалится не сразу, но через полчаса его слова уже не казались мне убедительными. Три огромных вала, кипя, один за другим ударили «Императрицу» в борт, и она протяжно задрожала. Оглушительный рев не давал нам перебрасываться словами. Волны сдвинули судно, но оно еще цеплялось за каменистое дно своим продранным днищем. Еще один вал заставил все судно вздрогнуть от бака до кормы, мы почувствовали, что оно уже не стоит как башня. А волны и не думали утихать. Небо немного разъяснилось, облака несло там и здесь, но одновременно в многочисленные прорывы проглядывали звезды, необыкновенно крупные, яркие. Они взывали к нам. Они кричали нам, что людям, конечно, мир и покой, а они пылают там, в необъяснимых далях, в черной ночи, сгорая в безостановочном огне. Не надо рваться к звездам, взывали они к нам. Мы разные стихии. Не ищите у нас того, что мы не можем вам дать! Я чувствовал, как они поют в мрачных облачных разрывах, и сердце мое сжималось.
— Станислав! — заорал я в полный голос, хотя он сидел, ухватившись за леер, совсем рядом. — Волна возвращается. Нас сейчас сметет.
При слабом свете звезд мы увидели, как к небу поднимается невообразимо лохматое пенное чудовище. Оно кипело, выбрасывало лапы и мчалось прямо на «Императрицу». Мы изо всех сил вцепились в леера и почувствовали, как судно приподняло. Вторая волна, столь же огромная, перевалилась через нас. «Императрица» дрожала, как раненая.
Ее развернуло и бросило на правый борт. Всю среднюю часть разбило, по волнам скакали бесформенные обломки в сумасшедшей нелепой пляске.
— Станисла-а-ав!
Я не слышал собственного голоса.
Третья волна низверглась с небес. Она оглушила и ослепила меня. «Императрица» мгновенно умерла. Я думаю, она умерла от страха. Третья волна ударила уже по трупу и легко подняла его, будто пустую раковину. Волна ревела и крутилась, как невыразимый Мальштрем, но она обращалась с «Императрицей» нежно. Она не доломала корпус о мель, а просто приподняла «Императрицу» и медленно закружила, желая, видимо, уложить на дно как можно удобнее.
— Прыгай за борт!
Я не успел прыгнуть.
Я понимал, что надо прыгать, иначе я не выберусь из водоворота, но не успел. Очередная волна оторвала меня от леера, от поручней так легко, будто у меня не было никаких сил и мгновенно отнесла от погружающейся «Императрицы». Теперь я видел только ее корму, ничего больше.
И услышал крик Станислава. Он звал меня.
48
— За что ты держишься?
— Сам не знаю. Наверное, обломок рубки. Цепляйся, он выдержит нас обоих.
— Точно выдержит, — признал Станислав. — Хорошо, что не все делают из железа. Скоро деревянных частей на кораблях вообще не останется. В старых книгах, Пипип, моряки часто спасались, держась за мачту. Сейчас таких ослов нет, никто не станет держаться за мачту, потому что она из железа и мгновенно пойдет на дно. Если кто-то сегодня напишет в книжке, что моряки спаслись, держась за мачту, не читай этого осла. Он просто мошенник.
— Какого черта ты так красиво разговорился?
— Да потому, что ты тоже осел, — ответил Станислав. — Разве уместнее насвистывать траурный марш? Лучше я расскажу тебе, как ненадежны эти мачты, а то однажды ты по своей ослиной дурости решишь, что на мачте можно спастись…
— Замолчи. Ты же видишь, что мы опять отделались только испугом.
— Не думаю, Пипип. Так только кажется.
— Кажется? — переспросил я. — Что за вздор. Это раньше нам могло казаться. А сейчас начинается настоящее. Это раньше мы страдали из-за пустых бумаг, из-за чашки жидкого кофе или крысьей вахты. А сейчас мы боремся за то, чтобы дышать и жить. Чувствуешь разницу? Об этом надо сейчас думать.
— Что ж, думай, — ответил Станислав. — Я устал.
— Брось, Лавски. Я тебе говорю, не надо сдаваться. Рыбы тоже хотят жрать, но почему за наш счет? Не хочу, чтобы они меня ели.
Но, конечно, Станислав был прав.
Мы устали. Станислав был бесконечно прав.
Мало удовольствия отбиваться от жадных рыб или грести по чудовищным волнам, то пропадая среди них, то возносясь над кипящим морем. На обломке, в который мы вцепились, удары волн чувствовались не так, как на судне, но нас все время встряхивало. Ни на секунду нельзя было забыть о том, где мы находимся.
— Надо что-то делать, — крикнул я. — У меня руки совсем одеревенели, я их не чувствую…
— Надо привязаться, — крикнул Станислав. — Я дам тебе свою веревку, а ты давай мне свою бечеву. Я устал, но я могу еще держаться… Видишь, бечева длинная… Я сложу ее втрое…
Он рассуждал правильно. И даже помог мне привязаться, потому что руки почти не слушались меня. Потом привязался сам. И так на прыгающих волнах мы провели всю ночь, пытаясь понять, почему звезды не гаснут. К утру шторм несколько утихомирился, но волны стали еще выше.
— Как ты думаешь, где земля?
— Не знаю, — ответил я. — У тебя есть компас.
— Точно. Но лучше бы у нас оказался парус.
— Что бы мы делали на таком обломке?
— Поймали бы бриз и пошли к берегу.
— Нет, пойти мы можем только ко дну… После полудня небо опять затянуло облаками. Неизмеримая ширина моря становилась все меньше, будто пространство вокруг стягивали какой-то волшебной бечевой. Казалось, мы раскачиваемся в озере. Вон и берег, казалось нам. Нас вынесло к реке. Мы отчетливо видели высокие берега. «Видишь, как они близко, — обменивались мы лихорадочными выкриками. — Надо плыть к ним. Надо отвязаться от нашего деревянного обломка и плыть к берегу. Он совсем близко». — Но одеревеневшие руки не слушались, мы не могли развязать мокрые узлы. Мы настолько устали, что сознание покидало нас.
Наконец, мы уснули прямо в воде.
А когда я очнулся, все изменилось.
Я увидел с радостью, что низкий туман еще стоял над морем, но сквозь него явственно просвечивали звезды. А когда туман чуть редел, мы видели огни близких жилищ. Они были огромные. Небоскребы тянулись к звездам, я даже не мог определить их высоту, такие они были огромные. В некоторых окнах колебались тени, там люди ужинали, смеялись, обменивались историями. Никто не знал, что совсем недалеко от них несет по течению двух мертвецов. Эти небоскребы росли и росли. Чудовищный город счастливых людей, имеющих документы. Тысячи светящихся окон, за которыми никто не догадывался о нас, мертвецах. Звезды на небе и огни в окнах небоскребов, все мешалось в веселом празднике и нежно размазывалось туманом. Черт побери, почему бы нас не размазать по воде? Сколько можно мучиться? Великая, вечная мечта мертвецов: умереть окончательно, опуститься в омут, не видеть ничего, ничего не слышать…
