Мать ребенка, никогда не знавшая о существовании масляных красок, была очень спокойна и думала, что всякая краска смывается водой, но мы отлично понимали ужас положения. Мыла у нас не было, и мы были вынуждены пользоваться скипидаром, хотя знали, как он жжет даже огрубевшую кожу взрослого человека. Догару опять с нами не было, и мы ничего не могли объяснить матери ребенка.
Маргарет, сохраняя внешнее спокойствие, взяла ребенка за руки и сжала их, как в тисках. Ребенок взвыл от страха. Раньше мы никогда не брали на руки туземных детей, потому что они испытывали неописуемый страх перед нашими белыми лицами.
Отнюдь не так спокойно, как Маргарет, я смочила тряпку в скипидаре и принялась стирать краску с ребенка. Его мать вела себя в точности, как испуганная птица, когда она видит, как ее птенец попадает в пасть хищника. Она тщетно клевала нас в спину и, поймав ногу ребенка, пыталась вырвать его силой из наших рук. Впечатление создалось такое, будто здесь кого-то убивают.
Я, как могла, вытерла руки ребенка, затем, ухватив за курчавую шевелюру, принялась за лицо, но боялась прикоснуться к нарывам, так как неосторожным прикосновением я могла втереть ядовитые свинцовые краски в язвы. Все мы были перемазаны гноем и красками, а вокруг суетились и кричали жители деревни.
Во избежание ожога кожи надо было скорее смыть скипидар; для этого мы воспользовались льняным маслом — ничего другого у нас под рукой не было. Видимо, льняное масло нейтрализовало действие скипидара. Эта операция была лебединой песней нашей экспедиции, позорно обратившейся в бегство.
Бросив все на произвол судьбы, мы сломя голову поскакали к плантатору и просили его отправиться вместе с нами в деревню, объяснить старосте происшествие (сопроводив объяснение большим количеством табака) и с его помощью растолковать женщине, как удалить краску с нарывов.
Плантатор отнесся к происшествию очень серьезно, и, когда мы подъехали к деревне, он не позволил нам в нее въехать, а велел отправляться прямиком в Танакомбо. Плантатора сопровождал слуга, которому было велено перенести все наше снаряжение в дом приезжих. У плантатора с собой было надежное средство от всех болезней — касторка, к которой рабочие на плантации относятся как к наказанию. В деревне все, что наливается из бутылочки, считается магическим средством. Плантатор собирался применить его к нашей жертве точно так, как колдун «смывает» злых духов наружным омовением.
Несколько дней спустя плантатор привез в Танакомбо все наше снаряжение, и мы поняли это так, что ребенок умер и деревня охвачена жаждой мести. Принцип «око за око» действует в диких странах с такой же силой, как и в цивилизованных.
К счастью, ядовитые краски и скипидар не причинили ребенку вреда, а мать была умиротворена щедрым подарком в виде табака. И вместе с тем возвращаться в деревню было для нас не безопасно.
Причиной опасности был все тот же Пятница… Покуда мы, ничего не ведая, работали в деревне и твердо считали, что Пятница на берегу отгоняет мух от лошадей, он ухитрился соблазнить деревенскую красавицу, ту самую, с маленькими глазками и нарывами на верхней губе. Мы никак не могли понять, как ей удалось скрыться с огорода, где она была под присмотром трех десятков женщин и небезызвестного читателям стража. Трудно объяснимым было и возбуждение всей деревни, и яростные речи по поводу случая соблазнения в деревне, где молодежь при первых проявлениях половой зрелости начинает эксперименты в области сексуальных отношений. Обычно родители с полным безразличием относятся к подобным развлечениям молодежи, особенно если учесть, что местные девушки никогда не беременеют до формального замужества (явление не вполне понятное даже ученым).
Таким образом, у девушки не было никаких оснований для преувеличенной скромности.
Но Пятница был чужаком — малаитянином; более того, он был слугой белых людей, и такое сочетание стало для деревни нестерпимым.
Во всяком случае, плантатор услышал от старосты нечто такое, что стал опасаться, как бы наши занятия живописью не вызвали заявления представителям администрации о нарушении нами § 152 Положения о защите туземного населения, где говорится о преступлениях против нравственности и о запугивании жителей.
Глава двадцать первая
Новый год застал нас на западных островах, на плантации Сеги, расположенной вдоль берегов «самой большой лагуны в мире».
Изумительный по красоте вид на лагуну Марово открывался из уборной, стоявшей высоко на холме, куда вела тропинка, усеянная белыми кораллами и заросшая кустами гардений.
На плантации Сеги нас было трое, включая холостяка-хозяина, заставлявшего нас по субботам выпивать коктейль, который, если верить хозяйским словам, на протяжении сорока лет жизни на островах, помогал ему пребывать в отличном здоровье. В состав этой взрывчатой смеси входили джин, английская соль, сернокислый магний и капелька воды. Секрет смеси заключался в том, что всякий человек, проглотивший такой коктейль и сумевший после этого прожить сутки, становился неуязвимым для тропических бактерий. Первый бокал этого напитка придал пребывание в Сеги приятный, лишенный излишних формальностей характер. Например, мы очень деликатно организовали движение по коралловой тропинке, и каждый, направлявшийся в домик на холме, должен был сорвать с живой изгороди белый цветок и положить его посередине тропинки. На обратном пути цветок убирали, давая этим понять, что путь свободен.
Как мы полюбили эти воскресенья! Никогда не закрывавшаяся дверь домика на холме открывала перед посетителем пейзаж неописуемой прелести. Вокруг домика внизу росли гардении и кусты красного жасмина; дальше шел склон холма и видны были верхушки кокосовых пальм, а еще дальше — лагуна, отливавшая дивной лазурью. Но какой лазурью!..
Мы находились на южном берегу острова Нью-Джорджия, на юго-востоке виднелся остров Вангуну, увенчанный кратером вулкана высотой почти в пять тысяч футов. Открывавшийся вид так мало напоминал обычную — прибрежную плантацию, что мы чувствовали себя перенесенными в совсем другую страну.
Здесь все было сказочно чудесным, как только бывает в книгах, описывающих «райские» острова. С трона на холме была видна вся лагуна, покрытая лабиринтом мелких коралловых островков, отдаленных один от другого узкими протоками, зачастую столь мелкими, что видно было белоснежное коралловое дно. Вода в лагуне переливала всеми оттенками синего цвета, от яркого ультрамарина до нежно-голубого, какой бывает у павлиньего яйца; а там, где коралловые замки достигали поверхности воды, появлялись нежно-зеленые и желтые тона. Синева воды звучала доминантой на палитре красок в этом мире ослепительного света и глубочайших теней. В часы прилива вода в лагуне приходила в движение, но никогда не становилась бурной, а чаще всего сохраняла зеркальную гладь. Отраженные в ней острова и облака, особенно в часы захода солнца, создавали второй, казалось бы, неповторимый пейзаж. Словно навсегда исчезли рев океанского прибоя, вспененные гривы волн и шквалы, проносящиеся в морской дали. Здесь, в Сеги, царило такое спокойствие, такая безмерная тишина, что слышно было биение собственного сердца. Было тихо, как воскресный вечер в Лондоне, притихшем перед шумным понедельником. Но Сеги не знало понедельничного шума; здесь дни не имели названий и чисел, а течение времени измерялось лишь субботними коктейлями.
