Людмила никогда не была сильна в политике. Игры эти ей казались грязными по определению, а всякая война (и гены Торы тут были ни при чем) — по определению гнусной. Она не выходила на улицу в дни первого путча, она отсиделась дома, мучаясь перед экраном телевизора, когда Ельцин расстреливал парламент, она не пускала Андрея в школу, когда бомбили Грозный и чеченцы грозили потопить Россию в крови; Илья (тогда он еще не уехал и приходил к ним по воскресеньям) соглашался с Людмилой в том, что обсуждать решения политиков глупо, поскольку все равно не знаешь всех подводных камней — наверняка то, что происходит на поверхности, то, что знает так называемый народ, мало соответствует реальности, известной главным «шишкам». Людмила считала принцип невмешательства основным, когда дело касалось любой политики. Если политика не начинает ломиться в дом.
Слава Богу, прежде ей удавалось избегать подобных ужасов (а многим не удалось — где теперь Наташка с мужем-коммунистом, и где их мебель, погромленная в одночасье милыми, но упрямыми демократами?). А сейчас? Здесь — в самом центре событий (сама приехала, сама — и сына привезла!)?
Она внимательно слушала и смотрела репортажи — сначала из Джакарты, где двухмиллионная толпа брала штурмом склады оружия, потом из Пекина, где решение о военном противостоянии принималось на уровне ЦК, — но информационный ряд совершенно не доходил до ее сознания. Она впитывала эмоции.
Когда ближе к полуночи распахнулась дверь и вошел мрачный, бледный и ждущий какого-то озарения Илья Давидович в сопровождении секретарей-хасидов, Людмила не смогла сдержаться и бросилась ему на шею. Мессия отшатнулся, взгляд его скользнул по ставшим пунцовыми лицам секретарей.
— Успокойся и сядь, — сказал он. — Не все так плохо, как показывают. А может, даже и совсем хорошо.
У Мессии раскалывалась голова после совещания, он мало что понимал в политике, он не мог, даже имея достаточную информацию, логически принять верное решение. Слушая, он всматривался в лица: Любавического ребе, всех президентов, папы Римского и русского Патриарха, и еще — представителей разведок и комитетов безопасности. Связь была организована отлично, и Мессия, глядя на одутловатое, с мешками под глазами, лицо российского президента, вспомнил, как еще полгода назад он пытался дозвониться до оставшегося в Москве Наума Златкина, товарища по институту, который просил прислать ему вызов, и как не сумел пробиться через шелест и тихое звякание, и чьи-то голоса, видимо, из тонких миров, приближенных к Создателю. Где теперь Наум? Наверное, в Израиле. И наверняка поражен — был знаком с самим Мессией, скажите, какая честь! Почему не появился, не позвонил? Стесняется? Многие стали стесняться. Он сам себя стесняется, носит эту надутую собственной значимостью маску, а внутри сидит испуганный ребенок, и львиная доля энергии уходит на то, чтобы не показать, не пропустить страх через фильтры мысли, чтобы никто не прочитал то, о чем он думает. Мессии казалось, что не всегда это удается. Выражения лиц секретарей иногда становились слишком уж выразительны. Впрочем, думали хасиды в это время о святом, а не о низменном в душе.
Мессия заставил себя вслушаться в то, что говорят президенты, хотя и сам знал все, что они могли сказать. Как посланник Бога, только он мог решить — на какие рельсы перевести отношения между миром, принявшим Код, и миром, оставшимся на естественном (естественном ли?) пути развития.
Президент Соединенных Штатов перечислял названия военных баз, полностью готовых к отражению любой атаки, и Мессия понял вдруг, что никакое знание не поможет принять решение, ибо оно задано Кодом.
Детерминированность. Судьба. Рок. Какая разница?
Мессия мягко надавил на глазные яблоки, будто прервав этим движением демонстрацию сюрреалистического, но совершенно документального, фильма. Выпрямился. Вздохнул. Протянул руку к экранам.
— Господа, — сказал он, и президент США замолк на полуслове. — Через полчаса я выступлю по всем государственным телевизионным каналам с обращением к миру. Мне нужно пять минут. Надеюсь, что получаса хватит, чтобы подготовиться. Я буду говорить отсюда.
Встал. Потянулся — совершенно непроизвольно. И вышел.
Он сам не ожидал от себя такой уверенности. Супермен. Видела бы Дина. Мессия. Посланец Бога. Самозванец. Страха в нем было больше, чем в прежнем Илье Кремере. Какое это сейчас имело значение? Он читал как-то, что трус способен бояться лишь тогда, когда существует выбор. А если выбора нет, трус поступает, как предписывают обстоятельства, и кому-то может померещиться, что он совершает подвиг.
Илью Давидовича не интересовало, что думают президенты, папа Римский и даже Любавический ребе.
Он просто боялся это знать.
x x x
Миром правит тот, кто владеет информацией. Сегодня эта фраза может показаться многим непонятной. Как можно править тем, что тебе не принадлежит? И как можно владеть информацией, если она принадлежит всем?
Однако не нужно быть историком, чтобы понять очень простую вещь — во время Исхода, когда Код только-только начинал действовать, а тем более до явления Мессии, информация, знание были сущностями объективными, но недоступными большинству. Причин было множество, в том числе несовершенство человеческого организма. Кроме того — несовершенство, а точнее — не всеобщая, скажем так, доступность глобального компьютерного банка данных.
Можно скрыть свои мысли, свое мнение, свои тайные желания — нечто такое, что является плодом собственных размышлений, — да и то лишь до тех пор, пока мысль не обращена в слово, телепатему или любую иную структуру, излучаемую мозгом. И невозможно, даже по общим физическим законам, удержать в некоем ограниченном объеме информацию о реально произошедшем событии, явлении, о произнесенном слове, наконец. Закон роста информации (негэнтропии) в разомкнутых системах, каковой является Вселенная, — всеобщий закон природы, во времена Мессии таковым почитался закон сохранения энергии. Кстати, даже без модификации его Лавзоном, что сейчас тоже многим кажется нелепым.
Все это я говорю для того, чтобы события того дня — дня Воззвания — стали понятны не только информативно, но эмоционально. В конце концов, именно для того я и пишу, чистая информация меня не интересует по причине, ясной из вышеизложенного: информация доступна любому, и если кто-то не знаком с подробностями событий, происходивших на Земле в месяцы Исхода, то это его собственное упущение. Мы знаем, что и почему происходило. Но многие не понимают сути.
Людей. Не событий.
Во время обсуждения моей концепции с историками (и в более широкой аудитории тоже), меня поразило, что многие — даже профессионалы — до сих пор не поняли (не поняли — зная факты), почему противостояние людей Кода и людей Пространства, неощутимое столь долгое время даже для политиков высокого ранга, проявилось неожиданно, потребовав от Мессии принятия решени о начале Исхода?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
