На сырых плитах пола своей темницы с помощью соломы он устраивал свой гороскоп – и вот, мало-помалу к нему явилась уверенность в том, что он не умрет в этой тюрьме, что для него настанет освобождение. Кто-то придет и спасет его. Его еще ожидает великое торжество, новые блестящие успехи. Луч надежды закрался в его душу. Надежда росла, росла – он считал минуты, часы, дни и ждал своего освобождения.
Но прошли два ужасных года, а освобождения все нет. Вокруг него все тот же мрак, те же сырые каменные стены, тот же молчаливый, подозрительный тюремщик, по два раза в день приносящий ему скудную пищу.
Единственным разнообразием в его жизни были те редкие случаи, когда три-четыре раза в год приходили к нему тюремщики, налагали ему на ноги и на руки оковы, выводили из подвала и вели в капеллу, находившуюся тут же, недалеко, в конце длинного темного коридора. Здесь он присутствовал при божественной службе, здесь он видел нескольких монахов и выбирал себе из них духовника. В числе этих монахов был один, по имени брат Иннокентий, который поразил его некоторым сходством с ним, Калиостро. У этого монаха была такая же точно фигура, как у него, тот же самый рост, в общем, даже лицо было несколько похоже.
В последнее время, совсем незаметно для самого Калиостро, стал в уме его созревать ужасный, отчаянный план. Он видел, что освобождение не приходит извне, никто не является спасти его. А между тем оставаться долее в тюрьме он уже не мог. Силы его слабели. Он чувствовал, как жизнь мало-помалу уходит из его тела, его ноги трясутся, голова то и дело кружится. Еще несколько месяцев этой невыносимой жизни – и он умрет…
Но ведь гороскоп, все тайны которого он постиг, не может обмануть его. Его ждет спасение, и торжество, и успехи. Он еще изумит мир своими знаниями, своими чудесами. Он еще много пользы принесет человечеству и восторжествует над всеми своими врагами. Ему предстоит только один шаг, тяжелый, трудный шаг… Но ради всей будущности надо решиться! Он решился…
И вот он, как зверь, мечется по своей тесной тюрьме, отгоняя от себя последние сомнения, последние колебания… Пришло время, когда тюремщик приносит ему пищу. Калиостро лег на свое соломенное ложе и стал жадно прислушиваться. За железной дверью в коридоре слышны шаги. Дверные засовы скрипят… Перед ним тюремщик. Калиостро стонет.
– Что с тобой? – грубо и равнодушно спрашивает тюремщик, ставя на пол посуду с пищей.
– Я болен… умираю… – слабым голосом произносит Калиостро.
– Давно пора! – замечает тюремщик.
– Но ведь… не могу же я так умереть!.. Без покаяния, без исповеди… позови скорей духовника…
– Какого же духовника тебе надо?
– Брата Иннокентия…
– Ну, это я могу, – решает тюремщик, – кстати, брат Иннокентий будет сегодня вечером, наверно, в капелле… так я и приведу его.
– Ах, только бы дожить мне до вечера!
– Доживешь, еще и до завтра доживешь, – ворчит тюремщик, уходя и запирая за собою дверь.
Как лев вскочил Калиостро, оставшись один. Глаза его метали искры. Он почуял приближение свободы – и одна эта мысль уничтожила всю его слабость. Он едва дождался вечера и, заслыша приближавшиеся шаги, лег на солому и принялся стонать. Тяжелая дверь отперлась и заперлась снова. Перед ним брат Иннокентий с маленькой лампой в руке. Эта лампа озарила мрачные, сырые стены, низкие своды, всю грязь, весь ужас смрадной тюрьмы.
«Вон отсюда! Вон!» – звучало в душе Калиостро, и он забыл все остальное. Монах присел на его солому, наклонился над ним и сказал:
– Что с тобою? Ты очень страдаешь?
– Да, я ужасно страдаю! – воскликнул Калиостро, и, прежде чем монах успел шевельнуться, он обхватил его горло руками. Его пальцы, будто железные, все больше и больше сжимались, не выпуская свою жертву.
Миг – и он почувствовал слабую, предсмертную судорогу монаха. Еще миг – и монах недвижим, бездыханен. При свете лампы, с лихорадочной быстротой, он раздел еще теплый труп, разделся сам, потом одел монаха в свои лохмотья, а сам оказался в одежде брата Иннокентия. Он уложил труп на солому и затем, найдя в кармане монашеского платья небольшой складной нож, быстро, недрогнувшей рукой, изрезал все лицо мертвеца до неузнаваемости.
Сделав все это, он надел себе на голову капюшон, искусно прикрылся им и взял в руки лампу, стал стучать в дверь. Тюремщик, находившийся недалеко в коридоре, услыша этот стук, отворил ему. Когда дверь отворилась, будто струя воздуха затушила лампу, и Калиостро с тюремщиком оказались почти в полном мраке.
– Запирай двери… он заснул… проживет еще день-другой! – шепнул Калиостро голосом брата Иннокентия.
Тюремщик запер двери. Калиостро неспешным шагом пошел по коридору и вошел в капеллу. Там было два монаха, но они не обратили на него внимания, приняв его за брата Иннокентия. Он вышел из капеллы и через несколько минут без особого труда, без всяких препятствий оказался вне замка Святого Ангела.
Он шел дальше, и, чем дальше шел, тем быстрее становились шаги его. Свежий воздух опьянял его, голова кружилась, во всем теле чувствовалась слабость. превозмогал себя и все шел, спешил скорее из Рима, на свободу… Теперь надо быть как можно дальше отсюда!..
И вот уже за ним остались последние жилища Вечного города. Он на воле, среди простора. Тут только почувствовал он всю свою усталость, всю боль, с каждой минутой усиливавшуюся в его сердце. Он не мог идти дальше и почти упал на землю.
Невозмутимая тишина стояла кругом. Темная ночь глядела на него бесчисленными звездами. Куда же дальше? Что теперь делать? Но он не мог об этом думать, мысли его путались… Что совершил он? Убийство!.. Но ведь оно было вынуждено обстоятельствами. Сама судьба, ясно им прочитанная, приказывала ему это неизбежное убийство… А вдруг он ошибся? Вдруг спасение его было близко и пришло бы помимо этого преступления… Вдруг то, что он сделал, было совсем не нужно?..
Но что с ним? Как кружится голова, как трудно дышать! Все темнеет в глазах, а в ушах откуда-то, отовсюду повторяется одно только слово: «Убийца! Убийца!» Невыносимый, отчаянный страх охватил его, такой страх, какого он не испытывал ни разу в жизни. Ему чудится, будто его преследуют, гонятся за ним какие-то страшные призраки…
Он с трудом поднялся на ноги и, собрав последние силы, побежал. Но не успел он пробежать и сотни шагов, как в груди его будто оборвалось что-то. Он слабо вскрикнул, потом захрипел и упал на землю бездыханный.
Немного времени прошло с тех пор, и французские войска заняли Рим. Французы обступили замок Святого Ангела и ворвались в него с целью освободить Калиостро. Предполагалось с большим торжеством вывести из темницы «благодетеля человечества» и устроить в его честь всякие празднества. Не только у каждого офицера, но и у каждого солдата были в памяти исполнившиеся теперь предсказания знаменитого чародея, обращенные им к французскому народу.
Но Калиостро не нашли. Его тюрьма была пуста, и никто не мог сказать победителям, где тот, кого они ищут.
Он не дождался обещанного ему судьбою спасения, совершил тяжкое преступление – и погиб.
III
Дикая горная местность в окрестностях Небельштейна. Такой же ясный, холодный вечер, какой был в этот самый день десять лет тому назад, когда Захарьев-Овинов спешил к древнему замку на последнее собрание великих учителей розенкрейцеров, где его должны были провозгласить главою братства. Солнце уже зашло, как и тогда, и точно так же быстро сгущаются ночные тени. Горный ветер свищет в лесу, и от его порывов качаются и шуршат друг о друга ветви вековых елей. По заросшей дороге к замку, как и тогда, спешит всадник… И всадник этот тот же – это Захарьев-Овинов.
Прошло десять лет; незаметными они кажутся в явлениях неподвижной для поверхностного взгляда природы; но великую перемену произвели эти десять лет в человеке, который спешит к развалинам старого замка. Ничего общего нет в его душе с тем настроением, какое в ней было десять лет назад.
Ночь совсем стемнела, когда Захарьев-Овинов остановил своего коня у маленькой, едва выглядывавшей из кустов железной двери замка. Он вынул из кармана свисток, и, как в былые годы, раздался среди скал и развалин призывной пронзительный звук. Потом звук замер… все было тихо. Захарьев-Овинов свистнул еще раз и ждал – ответа не было.
Тогда он быстро спрыгнул на землю, крепко привязал коня к большому кусту и застучал в дверь. Полное молчание было ему ответом. Ему стало жутко.
«Неужели? – подумал он, и дрожь пробежала по его членам. – Нет, я бы знал, так или иначе он известил бы меня!.. А может быть… может быть, я уж и не мог получить от него известий иначе как обычным для всех людей путем? Или он не успел, или не хотел написать мне… Неужели здесь смерть, и я не знал об этом!»
Он схватился за ручку двери и увидел, что она не заперта изнутри. Не зная – радоваться этому или смущаться, он поспешно отпер дверь, запер ее за собою и очутился в знакомом темном коридоре.
