Евреи любых специальностей подвергались шельмованию и арестам. Какие-то бодрячки тиснули I разгромные статьи против Маршака и Чуковского. I авторе «Мухи-цокотухи» заподозрили примесь еврейской крови. Его обвиняли, в частности, в том, что он воспевает мух, которые разносят заразу и подрываю" здоровье советских людей. Но тут последовал чей-то начальственный окрик и бодрячки приумолкли. Даже Лаврентий Павлович, который отвечал за создание атомных бомб, берег до поры своих евреев из «ящиков» и "шарашек".
Однако все это были семечки. Великий вождь и его верные соратники, хотя и дрожавшие перед ним от страха, затевали дело посерьезнее. На заводах, фабриках, в учреждениях, совхозах и колхозах были проведены бесчисленные стихийные митинги. Ораторы требовали смертной казни для убийц в белых халатах и вообще искоренения этих, от которых житья не стало истинно русским людям. В состав Президиума ЦК КПСС, сменившего на XIX съезде в 1952 году Политбюро, был введен некто никому до того не известный Д.Чесноков. На более или менее закрытых собраниях пересказывали содержание изданной им для служебного пользования брошюры, в которой «обосновывалась» необходимость ссылки всех лиц еврейской национальности в отдаленные и малонаселенные районы страны. Многие одураченные люди отказывались бриться у евреев-парикмахеров, лечиться у евреев-врачей. На улицах по адресу проходящих евреев раздавались ругательства и угрозы, иногда происходили и избиения. Многие докладчики, как бы случайно «проговаривались», что евреи сами просят выселить их из городов и населенных районов куда-нибудь в глушь, на северо-восток, чтобы избежать погромов и других проявлений справедливого гнева советского народа и помочь им приобщиться к земле. Якобы письмо с такого рода просьбой, подписанной евреями, выдающимися деятелями науки, культуры и искусства, было уже получено товарищем Сталиным и благосклонно им рассматривалось.
Но были слухи и другого рода. Вообще в закрытом обществе недостаток и лживость официальной информации в какой-то мере компенсируется далеко не всегда беспочвенными слухами, часто отражавшими умонастроения. Например, когда в Москву приехал член Бюро Всемирного Совета Мира француз Ив Фарж, он потребовал свидания с кем-либо из обвиняемых врачей. Отказать было невозможно. Ива Фаржа на Лубянке привели в комнату, в которой его уже ждал облаченный в тройку и при галстуке, но очень изможденный один из "убийц в белых халатах". На все вопросы Ива Фаржа он отвечал вполне однозначно, хотя и безучастно: да — вредитель, да — шпион, да — террорист, обращение следователя — самое гуманное, осознал свою вину, вину страшную, но слишком она велика — его надо казнить.
Ив Фарж, сначала слушавший с недоумением, вскоре догадался, что все разговоры в комнате прослушиваются. В это время профессор поднял руки, и потрясенный Ив Фарж увидел, что ногти на обеих его руках вырваны. Член Бюро ВСМ имел неосторожность рассказать об этом нескольким людям, после чего, во время путешествия по Советскому Союзу, в Грузии, был "совершенно случайно" убит в автомобильной катастрофе. После страшных пыток был убит в застенках и его собеседник.
Обвинения в преднамеренных убийствах, вредительстве, терроризме и т. п. по отношению к врачам, которые десятилетиями лечили и спасали жизнь и здоровье множеству людей, и были настолько чудовищны, что повергли в смятение и недоумение мало-мальски мыслящих людей, особенно честных и неискушенных.
Как-то к нам пришла друг нашего дома, умная и талантливая переводчица Наташа Т., и с горечью сказала:
— Да, конечно, антисемитизм — это отвратительно, но как они могли забыть долг врачей, пойти на такие преступления?
— Ты что, белены объелась? — сказал я, — Они-то своего долга не забыли. Это — честнейшие и благородные люди.
Наташа посмотрела на меня и впрямь безумными глазами и, с трудом выговаривая слова, спросила:
— Ты что же, считаешь, что они ни в чем не виноваты, что это может быть клеветой?
— Да, это и есть самая гнусная клевета! — зло ответил я. Побледневшая Наташа дрожа спросила:
— У тебя есть доказательства?
— Идиотка, — окончательно разозлился я. — На кой черт тебе нужны какие-то доказательства? А уж если они тебе так понадобились — подумай о жизни каждого из них. Сколько людей они спасли и вылечили на фронте и в тылу, до и после войны…
Наташа, продолжая дрожать, молча ушла. Четвертого апреля 1953 года, когда было опубликовано достопамятное "Сообщение Министерства внутренних дел СССР" о реабилитации врачей, она пришла к нам, рыдая, спрашивала, ни к кому не обращаясь, сквозь слезы:
— Как теперь жить? Боже мой! Более мой!
Я не стал ее успокаивать и жестко ответил:
— Вот именно теперь ты и обязана жить, хотя бы для того, чтобы загладить свою вину перед мучениками.
Наташа не была одинока. Машинистка нашего института Анастасия Андреевна, печатавшая свободно на нескольких языках, культурная, интеллигентная женщина, горестно сказала мне тогда:
— За всю историю Россия не была в таком позоре. Страшно и стыдно быть гражданином этой страны. Как Вы могли поверить такой бесчеловечной клевете?..
Я слышал, что Дунаевский тоже был арестован как врач-убийца, хотя и не фигурировал в «Хронике» ТАСС. После сообщения Министерства внутренних дел от 4 апреля его освободили. Конечно, меня подмывало кое о чем расспросить его, но я не решался, боясь причинить ему боль, да и его сдержанная, сухая манера поведения к этому совсем не располагала.
… А чудеса после смерти Сталина продолжались.
С крестьян сняли часть чудовищных налогов, которыми до того облагалось каждое фруктовое дерево в саду, каждая курица во дворе и другая живность, увеличили и приусадебные участки. Стали исчезать из книг, журналов и газет до того бесчисленные цитаты из "гениальных трудов величайшего корифея науки", портреты и самое его имя стало понемногу исчезать после лавины верноподданнических стихов, статей и т. п., обрушившейся сразу после "великой утраты", в которых на все лады воспевали вождя и лучшего друга, клялись в беззаветной любви к нему, в том, что он не умер, он живет, что озарил путь к коммунизму своим могучим сиянием, воспевали тепло его рук, клялись исполнить сталинский завет и быть верными ему… Не писали панегирических поминальных стихов великие поэты Анна Ахматова и Борис Пастернак. Кое-кто вспоминал в связи с "великой утратой" стихи Г.Державина на смерть Павла I: "Умолк рев Норда сиповатый, закрылся грозный страшный зрак". А бесстрашный поэт Наум Коржавин сразу же после смерти Сталина написал посвященное этому событию стихотворение, которое кончалось таким обращением к России:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
