«Мне ясно представляется, — рассказывает в своих воспоминаниях о Даргомыжском младшая сестра, Надежда Николаевна, — его маленькая фигура, голова с слегка вьющимися редкими волосами, сероватый цвет лица, небольшие умные глаза, вечно насмешливая улыбка на губах и хриплый тенорок, которым нередко произносились колкие замечания по чьему-либо адресу… У Даргомыжского довольно часто бывали музыкальные вечера, преимущественно вокальные. Звуки доносились к нам в верхний этаж и так меня интересовали, что я ложилась на пол и прикладывала к нему ухо, чтобы лучше слышать. Я не думала тогда, что со временем стану действующим лицом на вечерах у Даргомыжского. А. С. бывал у нас довольно часто.
В нашем доме под руководством дяди Владимира Федоровича также устраивались музыкальные вечера, на которых присутствовал Даргомыжский. Мы пели его хоры a capella, а также хоры из «Русалки», а он иногда дирижировал и аккомпанировал».
Александр Сергеевич полюбил талантливых девочек и много занимался их музыкальным развитием. Александру Николаевну он учил выразительному пению, а с Надеждой Николаевной играл в четыре руки переложения своих оперных и оркестровых вещей.
Сестры стали серьезно заниматься музыкой и за несколько лет сделали огромные успехи.
Когда Даргомыжский принялся за «Каменного гостя», Александра Николаевна стала первой исполнительницей ролей Анны и Лауры, а Надежда Николаевна взяла на себя роль «оркестра».
«Хорошее то было время! — вспоминала Надежда Николаевна. — А. С. писал с настоящим вдохновением, задавшись совершенно небывалой целью писать на текст Пушкина без всякого изменения его. Мы ждали с нетерпением появления каждой новой страницы, и законченные отрывки сейчас же исполнялись у А. С. Он проходил с сестрою ее партию, а я аккомпанировала».
Вот здесь-то, на музыкальных собраниях у Даргомыжского, у Пургольдов, и сблизились старый композитор и его юные ученицы с Балакиревым и его товарищами.
Балакиревцы были в восторге и от нового замечательного произведения Даргомыжского и от молодых исполнительниц, которые очаровали их своим талантом и всем своим обликом.
«Донна Анна — Лаура» и «наш милый оркестр» — так прозвал Мусоргский сестер.
В кружке всем давали прозвища. Бородина называли «Алхимиком», Стасова — «Бахом», Мусоргского — «Мусорянином», моряка Корсакова — «Адмиралом» или просто «Корсинькой».
Сестры прозвали всю компанию «разбойниками». Балакирев назывался у них «Сила», Мусоргский — «Юмор», Кюи — «Едкость», Римский-Корсаков — «Искренность».
Как раз в эти годы Бородин и его товарищи увлеклись сочинением вокальных произведений. Симфонии уступили место романсам и операм. Прекрасный голос и драматический талант Александры Николаевны оказались тут совершенно необходимыми.
«Она была ученица Даргомыжского, — рассказывает Стасов, — и, кроме своей собственной даровитости, всего более была обязана ему во всем, что касается простоты, естественности и глубокой правды декламации. Все вокальные сочинения «товарищей», доступные ее женскому голосу, были тотчас же исполняемы ею на их собраниях (у ее дяди, В. Ф. Пургольда, у Кюи, у Шестаковой, у меня), и выполнялись с таким талантом, глубокой правдивостью, увлечением, тонкостью оттенков, которые для таких впечатлительных и талантливых людей, как «товарищи», должны были непременно служить горячим стимулом для новых и новых сочинений. Ее столько же талантливая сестра, H. Н. Пургольд, являлась превосходной аккомпаниаторшей этих сочинений на фортепьяно. Бородин часто бывал так увлечен дивным исполнением А. Н. Пургольд, что говаривал ей при всех, что иные его романсы сочинены «ими двумя вместе». Всего чаще он это повторял по поводу кипучего страстностью романса «Отравой полны мои песни».
В 1867 году Бородин написал сказку «Спящая княжна» для голоса и фортепьяно.
Мерные удары аккомпанемента… Словно качается на цепях под печальные звуки колыбельной хрустальный гроб.
Спит, спит в лесу глухом,Спит княжна волшебным сном,Спит под кровом темной ночи,Сон сковал ей крепко очи.Спит, спит.
И вдруг лес пробуждается. Все громче звуки музыки. Это уже не колыбельная, это крики и хохот.
Вот и лес глухой очнулся.С диким смехом вдруг проснулсяВедьм и леших шумный ройИ промчался над княжной.
Опять все медленнее ритм, все тише звуки аккомпанемента. Стая промчалась. И снова тоскливо звучит музыка.
Лишь княжна в лесу глухомСпит все тем же мертвым сном.
Но сквозь печаль пробуждается надежда:
Слух прошел, что в лес дремучийБогатырь придет могучий,Чары силой сокрушит,Сон волшебный победитИ княжну освободит, освободит.Но проходят дни за днями,Годы идут за годами…Ни души живой кругом,Все объято мертвым сном.Так княжна в лесу глухомТихо спит глубоким сном,Сон сковал ей крепко очи,Спит она и дни и ночи.Спит, спит.И никто не знает, скоро льЧас ударит пробуждения.
В этой сказке то же настроение, те же мысли, что и в Первой симфонии. «Спящая княжна» — это Россия, которая еще скована, еще не пробудилась, но должна пробудиться: «чары» должны быть сокрушены силой народной.
Еще яснее сказал об этом Бородин в «Песне темного леса», написанной не намного позже.
Мощно гудит лес, тяжело качаются стволы. Медленно раскачивается мелодия, передавая силу и тяжеловесность.
Темный лес шумел,Темный лес гудел,Песню пел;Песню старую,Быль бывалуюСказывал:Как живала там воля-волюшкаВольная;Как сбиралась там сила-силушкаСильная.Как та волюшка разгулялася,Как та силушка расходилася.На расправу шла волюшка,Города брала силушкаИ над недругом потешалася,Кровью недруга упиваласяДосытаВоля вольная,Сила сильная.
Когда слушаешь эту вещь, чувствуешь, что она написана мужественным и сильным человеком и что исполнять ее тоже должен сильный человек, с широкими плечами, с могучим голосом.
«Песня темного леса» еще яснее, чем «Спящая княжна», звала к воле, к борьбе за свободу.
Так и воспринимала эти песни революционно настроенная молодежь.
М. М. Ипполитов-Иванов пишет: «Очень мы тогда увлекались его «Спящей княжной» и «Темным лесом» с их явно революционным оттенком».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
