– Да, – согласилась Сэм. – Мне с короткой стрижкой будет легче смыть. Передашь туалетную бумагу?
Наклонившись, я вынула рулон бумаги с полочки под раковиной и заметила что-то блестящее. Это была полоска фольги точно такого же размера, как десятидолларовые «чеки», которые я видела у родителей на Юниверсити-авеню.
Я подняла фольгу, развернула и увидела внутри маленькие белые крупинки.
– Сэм, Сэм, посмотри.
– Да.
– Это кокаин.
Я узнала, что Карлос употребляет кокаин. Это открытие превратило его в моих глазах из эксцентричного человека в обычного наркомана.
Две следующие ночи он устраивал вечеринки в специально снятом для этой цели номере мотеля. Я не пошла на эти празднества. Две ночи подряд до утра играла музыка, и такси привозили гостей: Фифа с его кузинами, разношерстную публику из Бедфорд-парка, Джейми, Мундо и многих других. Сэм часто приходила навестить меня, одиноко сидящую в нашем номере. Я не пошла на вечеринки в знак протеста. Я сидела и сочиняла письмо Карлосу, в котором хотела написать, что знаю его секрет и что если он не бросит наркотики, я не смогу быть его девушкой.
Я неожиданно четко увидела наше совместное будущее: женщина, не закончившая школу, и наркоман в квартире в Бронксе. Эта жизнь мало бы отличалась от существования мамы и папы. Менеджер отеля назвал нас с Сэм «шлюхами».
«Может быть, я незаметно для себя стала проституткой?» – подумала я. Я шла на компромисс, чтобы что-то получить. Но я устала от зависимости, от Карлоса и от жизни, которой жила.
Я заснула с блокнотом на коленях.
«Дорогой Карлос,
Мы на перепутье…»
* * *
На следующее утро после вечеринок я проснулась от стука в дверь и криков. Сэм и Карлос еще спали. Протирая глаза, я открыла дверь и увидела молодого мужчину. Мы проспали расчетный час.
– Если вы используете комнату, платите, – заявил работник мотеля. – Если нет, то горничная уже ждет.
Он сложил руки на груди.
– Да, сейчас, – ответила я. – Секунду.
Я присела около валяющихся на ковре штанов Карлоса, нашла деньги и отдала мужчине три двадцатидолларовые купюры.
– В следующий раз сами спускайтесь на ресепшен. Или, по крайней мере, отвечайте на чертов телефон, – заявил он и ушел.
– Я не слышала никакого звонка, – удивленно сказала я Сэм.
– Я тоже.
Внимательно осмотрев телефонный аппарат, я заметила, что трубка лежит неправильно. Вполне возможно, что так было уже несколько дней, потому что мы не пользовались телефоном. Я поправила трубку.
– По-моему, самое время позавтракать, – сказал Карлос, показывая на живот. Он был в хорошем настроении.
– Сэм, а во сколько вы вернулись? – спросила я.
Я была удивлена, что они меня не разбудили, хотя Сэм спала рядом со мной в одной кровати. Карлос раскрыл меню китайского ресторана.
– Ребята, давайте заказывать, – сказал он и стал шлепать буклетом по моим голым пяткам.
Сэм, не ответив мне, спросила:
– Что заказываем?
Я была голодна и решила забыть о письме Карлосу. Я сконцентрировалась на первостепенной задаче – на еде.
Мы сели на кровати и начали выбирать блюда из меню, когда неожиданно зазвонил телефон. Мы переглянулись. Нам никто никогда сюда не звонил. Я давала этот номер только Бобби и Лизе. Сэм встала, подняла трубку, нахмурилась, услышав то, что ей сказали, и передала трубку мне:
– Лиз, тебя. Это Лиза.
– Да?
– Лиз, это я. Почему вы так долго не отвечали?
Я еще не успела ничего сказать, как Лиза продолжила. Она путалась в словах.
– Что?!
У меня подкосились колени. Я села. Лиза всхлипывала, и ее голос был как у ребенка.
– Буду через пятнадцать минут, – сказала я и повесила трубку.
– Что случилось, Лиз? – спросила Сэм.
Я утерла слезы и ответила:
– Мама умерла.
Карлос обнял меня.
– Мне надо идти, надо встретиться с Лизой. И надо позвонить папе.
Сэм вызвала такси. Я пошла к телефону-автомату на улице и набрала номер папиного приюта. Все внутри меня перевернулось, когда я услышала его голос.
– Папа… Ты сидишь?
Мы вместе поплакали. Я стояла на морозе на улице, а он – в офисном кабинете в приюте под наблюдением персонала. Никогда раньше я не видела и не слышала, как папа плачет.
* * *
Такси везло нас в Бедфорд-парк. По дороге Карлос смотрел мне в глаза, гладил мое колено и просил говорить. Но в тот момент я мыслями была очень далеко от него. Я думала о маме, папе и Лизе. Боль утраты сблизила нас, и я забыла о наших спорах.
Мы с Лизой встретились в кафе, где работал Тони. На Лизе было старое пальто, очень похожее на то, которое носила мама. Она сидела за столиком в глубине заведения. Перед ней стояла чашка кофе, и ее глаза были красными от слез. Мы посмотрели друг на друга и снова расплакались.
IX. Жемчужины
27 декабря 1996
Дорогая мама,
Мне больно с тобой расставаться, потому что мы уже не сможем сказать друг другу то, что хотели. Смерть отняла у нас эту возможность.
Скажи, ты со мной согласна? Ты тоже чувствуешь тяжесть невысказанного и недосказанного?
За шестнадцать лет моей жизни я научилась не говорить о своих чувствах. Я научилась молчать и не высказывать ничего, что может обидеть или оттолкнуть тебя.
Наши с тобой отношения, мама, напоминают мне о жемчужинах. Все считают, что жемчуг – это драгоценность, но мало кто осознает, что красота жемчуга создана болью. Инородная частица попадает в раковину, и вокруг нее вырастает жемчужина. Моллюск создает жемчужины, чтобы защитить себя.
Мы не говорили, мы молчали, и вокруг нашей боли постепенно выросли жемчужины потерь и утрат. Тебя уже нет, и я не уверена, что наше молчание пошло нам на пользу.
Ты умерла в среду около 8.30 утра. Я не была с тобой, я смеялась, ела гамбургеры или спала.
Я до смерти буду жалеть, что я не была с тобой, когда ты уходила.
Ты умерла совершенно одна. Мы тебя редко навещали. Я приходила к тебе почти за месяц до твоей кончины. Ты, наверное, волновалась и думала, почему я тебя не навещаю. Я всегда тебе помогала: давала тебе деньги, мыла и ухаживала за тобой. Увы, меня не было рядом в момент твоей кончины. За тобой ухаживали посторонние люди, они переодевали тебя, кормили, прикасались руками к твоему хрупкому телу.
Они обсуждали между собой события из собственной жизни, когда меняли твое судно и занимались тобой. Ты была одна, и это наверняка тебя пугало.
Ты боялась, мама?
Я наслаждалась солнцем, ела и пила. Тебе было страшно, мама?
Я сейчас не одинока. У меня есть друзья, и есть бойфренд. Ты помнишь Карлоса? Он пришел на твои похороны. Сэм не захотела подняться из кровати. «Не могу, Лиз, похороны наводят на меня тоску». Мы сели в такси и уехали. Посетители бара, куда ты ходила, вскладчину заплатили за перевозку твоего тела на кладбище. Увы, я даже не поблагодарила человека, который все это организовал. Я даже не знаю, почему я этого не сделала.
Фиф, Лиза, Карлос и я подъехали к кладбищу прямо перед тем, как тебя должны были опустить в могилу. Был серый пасмурный день. Благотворительная организация заплатила за твои похороны. Место на кладбище было оплачено этой организацией и находилось так близко от автострады, что был слышен шум проезжающих машин. Гроб из сосновых досок уже заколотили, а твое имя на крышке гроба было написано с ошибкой.
Тебя хоронили в больничной рубашке?
На крышке гроба были написаны также два слова – «Голова» и «Ноги» – для того, чтобы правильно положить тебя в могилу. Карлос заметил, как мне неприятно, что в твоем имени допустили ошибку. Черным фломастером он написал на крышке гроба: «Джин Мари Мюррей. 27 августа 1954 – 18 декабря 1996. Любимая мать Лизы и Элизабет, а также жена Питера Финнерти».
Мама. Ты взращивала нас в себе в течение девяти месяцев, ты нас родила и ввела в этот мир. Теперь твое тело стало холодным и лежит в могиле.
Жена Питера Финнерти. Папа не смог приехать на похороны – он поехал без билета, и его остановили контролеры. Я сообщила ему о твоей кончине по телефону. Я спросила его, сидит он или стоит. Он сразу все понял и издал страшный стон. Я люблю тебя и его.
