Но Кадоль не хочет отказаться от барышей по операции, которая ему не удалась, и пишет в газеты письма с протестом.
«Меня возмутило письмо, написанное по этому поводу Кадолем в «Фигаро», — сообщает Жюль Верн Этцелю. — Этот человек жалуется, а между тем он, не сделав и двадцатой части того, что сделал я, хочет получить равную со мной часть. Я написал ответ с двумя разъяснениями.
Во-первых — и это правда, — когда пьеса была готова, Кадоль письменно дал мне право договариваться о ней, с кем мне будет угодно, чтобы сделать из нее все, что мне будет угодно, безо всяких предварительных консультаций с ним. Следовательно, я действовал наилучшим образом в его же интересах.
Во-вторых, я утверждаю, что если он был моим соавтором в отвергнутой театром пьесе, то никогда не являлся таковым в романе, как он уверяет, — роман представил я один со всеми его деталями, все там — продукт моего воображения, и Ауду придумал я сам, и ее казнь и т. д. Кадоль не сочинил ни единого факта, пи одной развязки, ни одного характера, ни одного персонажа. И я призываю Вас в свидетели, поскольку рассказывал Вам всю книгу целиком, и это Вы сказали мне: именно это и надо переделывать в пьесу, а не «Гаттераса».
У Кадоля уязвлено самолюбие. Это понятно. Но он не трудился над пьесой, и никакой помощи я от него не имел. Он говорит, что написал все двадцать картин, это правда, но он не говорит, что переписывал их после того, как они были написаны мной, и вся его работа делалась по уже мною сделанному.
Все это выглядит весьма жалко. Я вовсе не желаю устраивать по этому поводу полемику — поверьте мне, дорогой Этцель, — и мне противно занимать своей особой публику в связи с таким делом. Но я не мог допустить, чтобы Кадоль утверждал в газете, будто он представил книгу, какие-то эпизоды, характеры, положения, когда ничего подобного не было.
Сотрудничество в отвергнутой пьесе — да. Сотрудничество в книге — нет. Какие-то отрывки из диалога и в книге, и в пьесе одни и те же, вот и все, да иначе и не могло быть, так и было условлено, что я использую все, что найду подходящим. И всего-то найдется таких фраз с десяток во всей книге. Это же просто мерзко».
Пока Деннери и Жюль Верн работали в Антибе, Кадоль продолжал свою возню и дошел до того, что написал Ларошелю.
«Гнусное письмо, в котором он оскорбляет всех: Деннери, госпожу Ларошель и меня. Ларошель вернул ему это письмо, отказавшись переадресовать его мне… Похоже что Кадоль хочет вынести этот спор на обсуждение Комиссии. Какой спор? Соавторство со мной? Но это Комиссии совершенно не касается. Соавторство в пьесе? Но я же его не отрицаю, и оно оплачено! Ничего понять нельзя… Госпожа Ларошель пишет, как она возмущена всем этим, и просит у меня прощения за то, что свела меня с подобным человеком. Она пишет, что он нищенствовал и она надеялась хоть немного помочь ему, устроив это соавторство. Теперь она раскаивается в этом».
Совсем растерявшись, писатель призывает на помощь Этцеля: «Я ничего не предприму без Вашего совета. Вы отлично знаете, что я держу Вас в курсе всех своих дел и что даже это дело с «Вокруг света» посоветовали мне Вы». Этцель едет в Монако, где Жюль Верн с присоединившейся к нему Онориной навестили его еще до того, как сам он посетил Деннери.
Дело закончилось договоренностью, вызвавшей негодование Этцеля. Писатель, занятый новой книгой, торопился покончить с делом, которое для него было «только денежным вопросом». За соавторство в отвергнутой пьесе он уступил Кадолю половину своих прав на пьесу, принятую так, что сам он получил лишь четверть гонорара, что и вызвало насмешки друга. «Ну что ж! — отвечал ему Жюль Верн. — И эта четверть, над которой Вы насмехаетесь, как-никак тоже деньги!»
Можно задаться вопросом, что подумал бы о такой комбинации флегматичный Фогг, поставивший на карту 40000 фунтов, чтобы появиться в самом конце романа! Но что выиграл от своего путешествия сам эксцентричный путешественник? «Ничего, если не считать очаровательной жены, которая — как это ни покажется невероятным — сделала его самым счастливым человеком в мире.
А разве для одного этого не стоит объехать вокруг света?»
Не является ли противоположность между всегда готовым воспламениться Парижем и мирным течением жизни в Амьене основой непритязательного рассказа и причиной бала, который дал у себя Жюль Верн? И тот и другой были полны комизма, и тот и другой имели целью разморозить размеренную флегматичность как амьенцев, так и славных обитателей Кикандона.
В 1872 году в «Мюзе де фамий», а затем отдельным изданием выходит «Опыт доктора Окса». Действие происходит в маленьком фландрском городе Кикандоне — названия этого, впрочем, ни на какой карте не существует. Городок ведет настолько мирное существование, что там вообще никогда ничего не случается. Устремления кикандонцев весьма ограниченны. Это фламандцы, спокойные, умеренные, холодные, уравновешенные, и у их начальства есть лишь одна забота — не принимать никаких решений. Апатичные эти люди все же согласились на то, чтобы освещение их города было обеспечено заботами некоего доктора Окса, ибо последний взял на себя все расходы по применению на практике своего изобретения: освещение улиц и домов газом, получающимся благодаря сгоранию водорода в чистом кислороде.
На самом-то деле доктор Окс задумал совсем иной опыт, жертвой которого должны были стать кикандонцы. Трубы всюду проложены: по одним идет водород, по другим — кислород. Но доктор Окс тайно приводит в действие только проводники кислорода, начиная с тех, которые установлены в местах публичных собраний, не хватает только рожков. В театре города Кикандона оперы разыгрывались так медленно, что все движения актеров претерпевали изменения, и не было случая, чтобы за шесть часов можно было сыграть более двух действий. И вот наступил вечер, когда произошло нечто необычное. Непривычное оживление царит в зале, где на сцене идут «Гугеноты». Начавшись с «величавой медлительностью, от которой великий Мейербер пришел бы в ужас, но кикандонские любители приходят в восторг», четвертый акт вдруг принимает какой-то бешеный аллюр: певцы едва успевают петь, публика, стоя, приходит в невероятное возбуждение: рукоплескания, вызовы, крики восторга, все неистовствуют, дирижер разбивает свою палочку о пюпитр, струны скрипок рвутся, литаврщики разбивают свои литавры, «первый флейтист подавился флейтой»… «Четвертый акт «Гугенотов», прежде продолжавшийся целых шесть часов, продолжился восемнадцать минут». Но, едва очутившись на улице, кикандонцы вновь обретают привычное спокойствие.
Проводка труб закопчена, и эпидемия возбуждения снова начинает распространяться. Жители городка, их животные и даже растения начинают жить интенсивной самостоятельной жизнью. Ежедневно происходят теперь ссоры и перебранки. В момент, когда в пароксизме возбуждения кикандонцы идут войной на соседнюю деревню под предлогом разрешения спора, длящегося уже девятьсот лет, взрыв на газовом заводе кладет конец их экзальтации и вновь погружает всех в привычную невозмутимость. Доктор Окс позабавился, перенасытив кислородом атмосферу Кикандона, что и вызвало у этих мирных фламандцев чрезмерное нервное возбуждение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
