Подобная дуэль случилась во «Фрегате „Надежда“» А. А. Бестужева-Марлинского: «У меня секундантом был один гвардеец, премилый малый и прелихой рубака… В дуэлях классик и педант, он приводил в Елисейские поля и в клинику не одного, как друг и недруг. Он дал мне добрые советы, и я воспользовался ими как нельзя лучше. Я пошел быстрыми, широкими шагами навстречу, не подняв даже пистолета; я стал на место, а противник мой был еще в полдороге. Все выгоды перешли тогда на мою сторону: я преспокойно целил в него, а он должен был стрелять на ходу. Он понял это и смутился: на лице его написано было, что дуло моего пистолета показалось ему шире кремлевской пушки, что оно готово проглотить его целиком. Со всем тем стрелок по ласточкам хотел предупредить меня, заторопился, спустил курок – пуля свистнула – и мимо. Надо было видеть тогда лицо моего героя. Оно вытянулось до пятой пуговицы».
Выстреливший первым дуэлянт должен был ожидать выстрела соперника неподвижно, но при этом не считалось зазорным встать в «дуэльную позу», т. е., по описанию одного литературного дуэлянта, «боком, с пистолетом, поднятым отвесно против глаза, для того <…> чтобы по возможности закрыть рукою бок, а оружием голову, хотя прятаться от пули под ложу пистолета, по мне, одно, что от дождя под бороной. Это плохое утешение для человека, по которому целят на пяти шагах, и как ни вытягивался противник мой… все еще оставалось довольно места, чтобы отправить его верхом на пуле в безызвестную экспедицию» [10, т. 2, с. 94].
Тем не менее встать в «дуэльную позу» считалось нормальным, а встретить пулю грудью – молодечеством и глупостью. Именно таким неуклюжим глупцом выглядел Пьер Безухов в глазах Долохова и секундантов: «…Долохов крикнул: – К барьеру! – и Пьер, поняв, в чем дело, остановился у своей сабли. Только десять шагов разделяло их. Долохов… поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– Закройтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткою улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив руки и ноги, прямо своею широкою грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него».
Дантес не был ни глупцом, ни молодцом – когда Пушкин стрелял в него, лежа на снегу, он стоял боком, прикрыв грудь правой рукой [199, с. 133].
При определенных условиях дуэлянт имел право отказаться от выстрела или выстрелить на воздух (в пушкинское время говорили обычно так, а не «в воздух»).
Дуэль с выстрелами по желанию давала право выстрелить на воздух только сопернику, стрелявшему вторым. Выстрелить первым на воздух – это не благородство и не достойное миролюбие, а трусость, попытка сорвать дуэль и, следовательно, оскорбление всем ее участникам. При дуэли с определением очередности выстрелить на воздух мог и первый, но все-таки лучше было уступить свое право, выдержать выстрел соперника и только после этого разрядить пистолет на воздух.
Выстрел на воздух как жест мог иметь самые различные, иногда противоположные значения. Он мог означать принципиальную позицию дуэлянта: не убивать. Мог означать признание своей неправоты в ссоре, приведшей к поединку, и одновременно предложение мира. Считалось очень благородным выдержать выстрел и после этого отказаться от своего и принести извинения сопернику. Если ссора была не очень серьезной, то примирение после выстрела на воздух становилось неизбежным. Вот, например, Бальзак дал своим героям огромные седельные пистолеты (из которых довольно трудно попасть на дуэли) – и смеется: «Шутник Вернье чуть не застрелил корову, которая паслась у обочины дороги в десяти шагах от него.
– О, вы выстрелили в воздух! – воскликнул Годиссар.
И противники обнялись.
– Сударь, – сказал вояжер, – ваша шутка была несколько резка, но зато забавна. Мне очень досадно, что я на вас накинулся, но я был вне себя. Я считаю вас человеком порядочным» («Прославленный Годиссар»).
Но отказ от ответного выстрела или выстрел на воздух могли быть и знаком презрения к сопернику, к его недостойному поведению – как, например, на упоминавшейся уже дуэли из романа Н. А. Бестужева: «Глинский опустил пистолет.
– Я знал это наперед, милостивые государи <…>. Теперь ему довольно этого наказания; но в другой раз я употреблю оружие, которое наведет менее страха, но сделает больше пользы».
Обычно дуэль состояла из обмена выстрелами, однако таких обменов могло быть несколько. Если по условию окончание дуэли ставилось в зависимость от ранения или смерти одного из участников, то предполагалось или специально оговаривалось, что в случае безрезультатного обмена выстрелами дуэль должна быть продолжена «сначала». В том случае, если условия дуэли специально не оговаривались или же в них не предусматривался вариант обоюдного промаха, то предложение возобновить поединок могло последовать прямо на поле боя. При настойчивом желании одного из соперников второй считал себя обязанным согласиться, и секунданты уж тем более ничего не могли изменить. Угроза повторного оскорбления (часто – более жестокого) могла быть последним аргументом.
Каждый обмен выстрелами обладал некоторой самостоятельностью: соперники возвращались на исходные позиции; если второй выстрел был на воздух, то при продолжении боя это никого ни к чему не обязывало; после каждого обмена выстрелами могли возобновиться мирные переговоры, могли быть принесены и приняты извинения. После первого безрезультатного обмена выстрелами последующие чаще всего производились по тем же правилам; жребий обычно бросался заново. Если соперники считали, что им помешала погода, они могли ужесточить условия; понятно, что стреляться в метель на тех же условиях, что и в ясную погоду, – нелепо.
Во время дуэли могли возникнуть различные непредвиденные ситуации, связанные с оружием. Разрешение их всегда вызывало много споров, так как существовало два принципиально различных подхода.
С одной стороны, дуэль – это ритуал, и все, что было допущено к дуэли, тем самым становилось ритуальным и замене не подлежало. Иначе говоря, после того, как дуэлянт взял заряженное оружие в руки, он должен им сражаться до конца. То, что происходит с оружием в руках дуэлянта, происходит по воле той высшей силы, которой соперники вручили свою судьбу.
С другой стороны, дуэль – это все-таки бой, поэтому в боевом отношении соперники должны находиться в равных условиях, ущербность оружия должна быть устранена или компенсирована.
В большинстве случаев побеждала вторая точка зрения – оружие заменяли, но с обязательного, пусть формального, разрешения соперника; при этом секунданты обычно возражали. Во время дуэли с Дантесом Пушкин, падая раненный, уронил пистолет в снег и попросил своего секунданта Данзаса заменить его на другой. Впоследствии это породило полемику между д’Аршиаком и Данзасом. Д’Аршиак утверждал, что замена пистолета была против правил и Дантес разрешил ее из благородства. Данзас горячо, хотя и весьма сумбурно возражал, что Пушкин не получил от замены никакого преимущества (пистолеты были с пистонами, и, следовательно, осечки быть не могло, а забившийся в ствол снег не был помехой, и даже наоборот – усиливал выстрел), что возражения подобного рода секунданты должны высказывать на поле боя, а не на следствии и т. п.
С. А. Панчулидзев, человек достаточно авторитетный в делах чести, по этому поводу высказался однозначно: «В данном случае прав д’Аршиак: замена пистолетов, раз они взяты в руки противника, не допускается» [166, с. 84].
Таким образом, запрет на замену оружия, перезаряжение вроде бы существовал (в отличие от фехтовальных дуэлей, на которых поврежденная шпага заменялась без каких-либо возражений), но почти в каждом конкретном случае пистолет все-таки заменялся или перезаряжался. (Ср. ситуацию, возникшую на дуэли Печорина и Грушницкого.)
Случалось, что один из дуэлянтов замечал, что оружие его соперника неисправно, и предлагал заменить или перезарядить его. Такое чрезвычайное благородство, безусловно, накладывало отпечаток на весь дальнейший ход поединка: «В это время Глинский, сделав шаг вперед, остановился и сказал своему противнику: „У вас выкатилась пуля из вашего пистолета“. В самом деле, пуля лежала у ног его; секунданты взяли пистолет, чтобы снова зарядить, – и это ли обстоятельство, которого никто не заметил и которое доказывало благородство Глинского, или мысль о том, какой опасности подвергался кавалер Почетного легиона, стреляя пустым порохом и подставляя грудь под пулю на верную смерть – или оба эти ощущения вместе, только они видимо поколебали храбрость француза» [13, с. 286].
Дуэль Пушкина с Дантесом. Литография с акварели К. Чичагова. 1880
В традиционную форму дуэли могли вноситься дополнительные условия, превращающие ее в исключительную. Таково предложение Печорина: «Видите ли на вершине этой отвесной скалы, направо, узенькую площадку? оттуда до низу будет сажен тридцать, если не больше; внизу острые камни. Каждый из нас станет на самом краю площадки; таким образом, даже легкая рана будет смертельна: это должно быть согласно с вашим желанием, потому что вы сами назначили шесть шагов. Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги; пулю доктор вынет; и тогда можно будет очень легко объяснить эту скоропостижную смерть неудачным прыжком. Мы бросим жребий, кому первому стрелять. Объявляю вам в заключение, что иначе я не буду драться». Такое требование не противоречило идее и ритуалу благородного удовлетворения, но в значительной степени ужесточало условия.
