У нее было уютно, хоть и не прибрано. Констанция угостила меня чаем. Я заметил, что холодильник совершенно пуст. Я понял, что девушка проигралась подчистую. «Как же ты будешь?» – «Заработаю как-нибудь. А через неделю – стипуха!» Я поразился ее беспечности. Я тоже довольно легкомысленный человек, но Констанция могла побить все рекорды. Я оставил ей немного денег. Взамен она мне подарила порнографический журнал. Я сначала не понял, в чем дело. Разобрался, когда ехал в метро. Решил от нечего делать полистать. Там была Констанция в разных позах. Я закрыл журнал, потому что его уже сверлили чьи-то похотливые глазки. Или мне так показалось. Мне стало стыдно за нее. Потом я узнал, что за эти снимки ей отвалили много денег, но она все просадила в казино. Деньги у Констанции никогда не задерживались. Рулетка, «блэк-джек» манили ее, как наркотик. Она мне призналась однажды, что в детстве ее целью был Париж (она ведь наполовину француженка), но потом этот город ей опротивел (у нее были сложные отношения с отцом). И тогда все заменила игра. Так бывает. Каждый по-своему сходит с ума! Я вас не утомил? – Грабец посмотрел на следователя.
– Нет-нет! – закричал писатель.
– Продолжайте, – кивнул Еремин.
– Поймите меня правильно. Я потому так разговорился, что положение мое незавидно. Следователь из МУРа подозревает меня. Будто я из ревности задушил Констанцию. Уже допросили многих ее знакомых, и некоторые прямо указывают на меня. Почему? Из зависти, что ли? Или обиды? Считают, что я отбил у них Констанцию. Она действительно в последнее время мало тусовалась. Но дело не во мне. Работала много. Ее статьи охотно печатали во всех модных женских журналах. Хорошо платили, но ей было этого мало. Она постоянно искала заработок. Чтобы потом спустить все за день, ну, может, за два! Больно было на это смотреть, но ничего поделать я не мог. Мое мнение Констанцию не интересовало. Как, впрочем, и мнение любого другого. Она казалась совершенно разочарованным в жизни человеком, и ничто ее не занимало, кроме игры. Ревновать ее было глупо. Она никого никогда не любила. Мужчины представлялись ей чем-то вроде тренажера. Она не получала удовольствия. Не могу утверждать, что она не спала с кем-то другим, притом что дорожила нашей дружбой. Ей было все равно. Не скрою, первое время я мучился, а потом привык. Так мучился, что предложил ей выйти за меня замуж. Она посмеялась надо мной. Сказала, что я хороший парень, но зачем же вешать на себя столько проблем. Глупо, конечно.
Так продолжалось до последнего дня. Ее день рождения я решил обставить как можно шикарней. Я сдал большой заказ, и у меня появились деньги. Я пригласил Констанцию в дорогой итальянский ресторан. Условились встретиться в половине восьмого вечера, как всегда, у Пушкина. Я прождал ее два часа. Звонить в тот вечер ей не стал. Она могла просто забыть про меня и уйти куда-нибудь. Это вполне в ее духе. Тем более накануне мы с ней повздорили. В тот день она собиралась встретиться с фотографом. Решила взяться за старое. Я отговаривал. Бесполезно… Короче, деньги, которые я хотел истратить на ресторан, пошли на похороны. – Молодой человек вздохнул и добавил: – А друзей у Констанции, несмотря на все эти шумные тусовки, не оказалось вовсе. На похоронах никого не было…
Грабец замолчал, опустив голову. Следователь выдержал паузу и приступил к допросу.
– Вы говорили, что Констанция в последнее время много работала. Чем она занималась, кроме журналистики?
– Я ведь сказал – собралась продать несколько своих порнографических снимков. Ей позвонил фотограф из какого-то журнала, и она сразу ухватилась за это.
– Они должны были встретиться в тот роковой день? Я правильно вас понял?
– Правильно.
– Где и в котором часу?
– Этого она мне не сказала. Я тоже об этом думал. Но посудите сами, зачем фотографу ее убивать? Ему, наоборот, нужна живая модель, а не мертвая. Если с целью ограбить, то брать у нее было нечего. Констанция снова оказалась на мели. Правда, в понедельник ей обещали крупную сумму, но до понедельника надо было еще дожить.
– Что это за сумма? Гонорар?
– Да, – неохотно признался Грабец. По его тону было понятно, что он сболтнул лишнее.
– Вы сказали, крупная сумма? Значит, это не журнальный гонорар?
– Нет.
– Что же это за деньги?
– Я не могу вам сказать. Констанция случайно мне проговорилась. И просила хранить в тайне.
– Хорошо. Я вам помогу.
Еремин снова выдержал паузу и снова закурил.
– Лазарчук выполняла заказ для одного издательства. Так?
– Да, – с трудом произнес художник.
– Название этого издательства?
– Я не могу…
– Послушайте, Вячеслав Семенович, вы сами только что сказали, что хотите узнать убийцу.
– Как это связано?
– Напрямую, черт возьми! А Констанции уже ничто не повредит!
– Да, вы правы.
Когда с уст молодого человека слетело название, следователь посмотрел на Полежаева. Писатель незаметно подмигнул, что означало: да, можно верить, в этом издательстве такое вполне вероятно.
Еремин не мог не признать, что день начался удачно, но клиента отпускать не торопился.
– Теперь я попрошу вас вспомнить вечер двадцать пятого августа. Это прошлый понедельник.
– Прекрасно помню.
– Меня интересует время примерно с семи до десяти вечера.
– Я был с Констанцией.
– Вы ходили в кино?
– Нет. Зачем? – не понял Грабец. – И у нее, и у меня есть видеомагнитофон.
– Просто некоторые предпочитают большой экран, – пояснил сыщик.
– Мы не относились к этим некоторым. Сидели у нее в Кузьминках. Здорово поругались. Она предложила сыграть в карты. Когда не было денег на казино, у нее начиналось нечто вроде наркотической ломки. Я отказался играть. Она взяла колоду и принялась имитировать «блэк-джек» с невидимым крупье. Мне стало противно. Я сказал: «Такое чувство, что ты мастурбируешь». Констанция взорвалась. Я ушел.
– Скажите, она никогда в разговорах не упоминала девушку по имени Патрисия Фабр?
– У нее было много приятелей и приятельниц среди так называемых московских французов. Она участвовала в их тусовках. Но меня это не касалось. Ни о ком конкретно она не рассказывала.
– А эту женщину вам когда-нибудь доводилось видеть?
Еремин протянул ему фотографию Марии Степановны Саниной.
– Первый раз вижу.
– Вы говорили, что Констанция была равнодушна к мужчинам. А к женщинам?
– Во всяком случае я ничего об этом не знаю.
– И последний вопрос, – объявил следователь. – В холодильнике у Констанции стоял торт, явно сделанный на заказ, с надписью «Моя любовь – моя Бастилия!» Что вы скажете по этому поводу?
– Дурацкая надпись, вот что скажу. Вряд ли Констанция могла заказать такой торт. У нее был вкус, и она не выносила пошлости. К тому же не было денег на дорогой торт. И она не ждала гостей. Мы собирались отметить в ресторане.
– Тогда очень странно. Как он оказался в ее холодильнике?
– Действительно странно, – согласился Грабец. – Вы меня удивили. Следователь в МУРе ничего не говорил про торт.
– Может, ей преподнесли его в подарок?
– Но при чем здесь эта надпись? – недоумевал молодой человек. – Констанция, Бастилия, любовь – три несовместимых понятия.
На этой фразе художник откланялся.
* * *
– Что скажешь? – обратился к писателю Еремин.
– Любопытная деталь выплыла.
– И не одна. Мы, например, уже точно знаем, что Констанция Лазарчук не имеет никакого отношения к шайке убийц. Чего, прости, не могу сказать о твоей невесте.
– Это еще надо доказать.
– Согласен. Уверен также, что Констанция не имела понятия ни о каком Шведенко и ни о какой Саниной. Поденщики не были представлены друг другу. А тебя опять же разыграла твоя невеста.
– И это опять же не доказано, – возразил непоколебимый Антон. – Гребешь по мелководью, Костян. А между тем деталь выплыла нешуточная.
– Какая?
– Фотограф.
– Ну и что?
– А то, мой милый, когда я увидел мертвую Констанцию в кресле, первое, что мне пришло на ум, – она позирует!
– Так-так…
– Если ты помнишь, фотограф нам уже встречался в этом деле.
– Не помню. Когда?
– Фотокорреспондент из Васиной газеты, который сдавал Шведенко жилье.
– Его, кажется, звали Роберт Игнатьевич?
– Ну и память!
– Умыл ты меня, Антоша! Ох как умыл! Честно говоря, я не придал фотографу значения. А ведь тут есть над чем пораскинуть мозгами! Попробую связаться с Василиной. Не возражаешь?
– Связывайся, – усмехнулся Полежаев. – Но будь осторожен. Она теперь молодая вдова.
– А ты гони на книжную ярмарку и поменьше рассуждай, умник!
– Слушаюсь, товарищ начальник! – откозырял писатель.
Проходя мимо Аллочки, он шепнул ей на ушко:
– Разве можно хмуриться в такой солнечный день?
День и вправду выдался солнечным, но уже к полудню сгустились на небе тучи. Он не погнал на книжную ярмарку, как приказал следователь. Сначала необходимо было выяснить, что с Патей.
