Папа остановил коня на берегу чуть вытянутого озерка, дальний конец которого скрывался в тумане.
— Пригляди за лошадьми, — сказал он, спешиваясь. — Старому грубияну нужно время подготовиться к приему гостей. — Он зашагал вдоль берега к месту, где тот изгибался, потом сложил руки у рта рупором. — Хильфвер! Это я, Эйлед. Хильфвер? — Он скрылся из виду, и звук его голоса скоро тоже пропал, заглушенный туманом и деревьями.
Радгар принялся снимать поклажу и расседлывать лошадей. Высокие плотные кроны деревьев укрыли бы лошадей от любого дождя, но вот совершенно сухого места, чтобы поставить их, в долине просто не было — если не считать туннеля, конечно, а возвращаться к нему было слишком далеко. Он проверил, не расковались ли они, и наскоро протер им спины комками сухой травы, но им не помешали бы хорошая чистка и сухие стойла. Папа наверняка вернулся бы уже, если Хильфвера нет дома… Туман закрывал солнце, так что он не мог определить, который час; казалось, он провел в седле не одну неделю. Он задал лошадям овса, потом пустил их напиться и попастись — Спедига и Стеорлеаса стреноженными, а вьючных просто так. Затем, замерзший, голодный, усталый, привалился спиной к древесному стволу, захватив из мешка с провизией яблоко и кусок сыра. Папа с витой, должно быть, еще долго будут говорить о фюрдраках, а может, старый безумец сегодня упрямится. Ничего, папа с ним справится. Интересно, водится ли в этом пруду рыба? Горит ли огонь в доме у заклинателя?
— Радгар?
Он вздрогнул и проснулся. Шея ужасно затекла.
— Папа? Ох, извини! — Он с усилием встал. Смерть и пламень! Уснуть на посту — нет провинности страшнее! Как только мог он ухитриться, дурак, мальчишка сопливый, лопух…
Отец улыбнулся, явно угадав его мысли.
— Тебе не за что извиняться. Ты сделал все, о чем я просил, а я не приказывал тебе сторожить. Хильфвер говорит, он сложит для тебя глитм. — Он смерил сына скептическим взглядом. — Ты уверен, что сдюжишь это? Вид у тебя побитый.
У него и самого вид был не очень — хуже, чем Радгар мог припомнить. Радгар расправил плечи.
— Конечно.
— Тогда идем. Оставь пока все это здесь. — Отец зашагал вперед, взвалив на плечо один мешок. — Тебе придется раздеться. Не спрашивай меня почему. И Хильфвера не спрашивай! Он сегодня ворчливее обычного. Для других заклинаний он наготы не требует.
Стоило им свернуть за изгиб берега, как Радгар увидел избушку — крепкую постройку из толстых бревен, способную выдержать любое нападение злобного врага десяти лет от роду. Если из трубы и шел дым, туман его скрывал. Отец свернул с тропы в лес, и они почти сразу же вышли на тенистую прогалину, слишком маленькую, чтобы называться поляной. Она была устлана ковром из мягкой опавшей хвои, и в центре ее виднелась, как и ожидал Радгар, выложенная черными камнями октаграмма. Камень побольше отмечал острие Земли, а на остриях Огня и Воды уже стояли соответственно горящая лампада и глиняная фляга. Старый заклинатель стоял рядом, опираясь на посох и глядя на них зияющими черными отверстиями капюшона — одним для настоящего глаза, одним фальшивым.
Обогнув октаграмму, Радгар подошел к нему и поклонился.
— Эальдор, я поступил дурно, когда подглядывал за тобой в прошлый мой визит, и еще дурнее, когда навязывал тебе свое общество. Я прошу прощения.
С минуту Хильфвер молчал.
— Ты вырос, — буркнул он наконец.
— Да, эальдор.
— То, о чем ты просишь, очень страшно. Взрослые люди, бывает, кричат от страха, увидев свое проклятие. Я видел, как закаленные в боях фейны обделываются или плачут, как женщины. Мне не нужно, чтобы мою жизнь отравляли истеричные дети.
Вот вредный старикашка! Радгар твердо держал себя в руках.
— Я Радгар Эйлединг из рода Каттеров. Я не посрамлю ни отца, ни своих предков. Я не позволю, чтобы страх мешал мне делать что угодно. — Само собой, это было далеко от правды, но он слышал, как фейны похваляются так в вечер накануне фейринга, и он знал, что мужчина, произнесший эти слова, уже не может позволить себе отступить.
— Значит, ты безнадежный дурак. Ты умрешь так скоро, что нет смысла слагать для тебя глитм.
— При всем моем уважении, эальдор, я стараюсь не путать осмотрительность с трусостью.
— Разве я не говорил, чтобы ты не давал мне титулов?
— Я забыл. Прости, Хильфвер.
Отец рассмеялся.
— Сдавайся, старик! С ним не справиться, когда он, как сейчас, становится пай-мальчиком. Это не мешает, правда, ему быть упрямым как осел. Раздевайся, парень, и давай кончать с этим, пока мы все не замерзли. — Он протянул ему полотенце.
Радгар стянул с себя насквозь промокшую одежду, наскоро вытерся полотенцем и встал в октаграмму. Он как мог съежился в ее центре — во-первых, он видел, что так делал Вульфвер, а во-вторых, это была единственно разумная поза, если уж нужно заниматься такой бессмыслицей в это время года. Он ощущал себя цыпленком, которого вот-вот сунут в печь; гусиная кожа и все прочее тоже добавляли сходства. Он повернулся лицом к заклинателю, который занял свое место — к великому его удивлению на острие Огня, где стояла лампада, а не на острие Смерти, что было бы логичнее.
Уж если это смог сделать увалень Вульфвер, Радгар Эйлединг сможет и подавно.
— Завяжи ему глаза, — буркнул старик. — Оставайся там, щенок, и старайся как можно дольше не шевелить ни единым мускулом.
Папа завязал ему глаза и, наверное, вышел из октаграммы.
— Hwaet! — выкрикнул старик, словно начинающий песнь скоп, если не считать того, что ни на одном пиру не потерпели бы подобного голоса. Он завел заклинание. Оно оказалось ужасно длинным. Сначала оно доносилось до Радгара с одной стороны, потом с другой, начало кружить вокруг него, в одну сторону, в другую, вовлекая все стихии по очереди. Нет, не все. Основные элементы, само собой, вовлекались: Воздух, Огонь, Вода, Земля. А вот виртуальные — не все, только Любовь, Случайность, Время. Интересно, считается ли дрожь, если тебе строго-настрого запрещено шевелиться? Смерть не призывалась, но и не прогонялась, и постепенно Радгар начал улавливать логику происходящего. Он начал видеть также странные огни, движущиеся в темноте, как бывает всегда, когда зажмуришься. Смерть не приглашали, но смерть и так была здесь, и глитм пытался обнаружить, в какой из стихий она таится.
Он ничего не мог поделать со своими стучащими зубами. Он только надеялся, что папа поймет, что причиной этому всего лишь холод. Глаза привыкали к темноте и неясные цветные пятна становились ярче и осмысленнее, составляя непрерывно меняющиеся узоры. Пение звучало теперь дальше, словно поляна раздалась в размерах, а еще появилось странное эхо, напомнившее ему Станхоф, большую залу в Твигепорте, где он был только вчера. Пламень! Неужели это было только вчера?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
