цифре ставим.
Только теперь я заметила, что на каждой полке фломастером была написана цифра.
— Так это же бардак! — фыркнула я. — Разве так можно важные документы хранить?
— Да мы привыкли уже, и к тому же не так часто они нужны.
Я скинула туфли и полезла по ступенькам лестницы к шестой полке. Перебрала все книги, что там стояли.
— Наталья Петровна, с таким номером РД нет.
— Вот же, — чертыхнулась она, — небось, уже забрал кто-то! Слезай!
Я спустилась вниз, протерла ноги от грязи и опять влезла в свои туфли.
Наталья Петровна сдула пыль с огромного журнала, пролистнула желтые ободранные страницы.
— Да нет, никто не брал. Посмотри тоже на всякий случай.
— Нет, таких записей нет, — сказала я, внимательно просмотрев несколько последних страниц. — И что теперь делать?
— Да ничего, — пожала плечами Наталья Петровна, — пусть Четвергова сама решает, у нее же ума палата. А наше дело маленькое — доложить, что есть, а чего не нашлось. Ладно, давай другие документы искать. Тут вон целый список.
Наталья Петровна с кряхтением подтаскивала тяжелые лестницы, а я старательно лазила по полкам. Что не нашли, из списка безжалостно вычеркивали.
— Слушайте, а почему такое отношение к этой Лильке? — поинтересовалась я.
— Да черт их разберет. Они ее как бы удочерили — учат всему, от начальства защищают. И одновременно эксплуатируют — туда сбегай, то принеси, — как девочку на побегушках. Сама удивляюсь, насколько у нее терпения хватит.
— А Анриетта — она всегда такая крикливая?
— О, Анька — она скандальная, с ней лучше не связываться. Чуть что — орет, как потерпевшая. И без повода тоже орет — почти каждое утро. Разрядка у нее такая. Придет злая после давки в автобусе и начинает свой пар выпускать. А вообще она по натуре добрая, — уверяла меня Наталья Петровна, — проорется и работает потом хорошо, и весь день тихо. Главное, близко к сердцу не принимать, и всё.
М-да.
— Знаете, — сказала я, — если она посмеет на меня заорать, хоть с причиной, хоть без, я ей по башке настучу.
— И чего добьешься? Тебя же возьмут под белые ручки и в милицию отправят.
— Но терпеть такое…
— Да ты пойми, что человека не исправить. Анька — просто несчастная баба. Пошла работать в море, хотела мужа-капитана себе найти. А там закрутила и с капитаном, и с матросом каким-то.
— В смысле? Зачем?
— Ну, с капитаном по расчету, а с матросом по любви.
— Да она же просто дура набитая. И это исключительно ее проблемы. Почему кто-то должен это ходячее недоразумение жалеть, понимать?
Наталья Петровна пожала плечами и продолжила:
— А потом, понятное дело, забеременела, и капитан ее с судна списал, да еще и с позором. Радиограмму прислал в пароходство, якобы Анька проституцией на борту занималась.
— Короче, и там скандал. А что же этот матрос, который по любви?
— А он тоже отказался жениться. Там же, в море, все на виду. Кто и с кем спит, все знают. По факту, неизвестно, от кого из них она родила. Вот и ростит теперь дочку одна. Ой, — Наталья Петровна взглянула на часы, — уже обед начался, а мы с тобой тут болтаем. Пойдем в столовую.
Я взглянула на свои руки. Они были черные от пыли.
— Там же есть, где руки помыть? И мыло найдется?
— Конечно. Пойдем.
Не без труда, не с первого раза, но дверь мы закрыли, и отправились в столовую на четвертый этаж.
— Наталья Петровна, а как у вас с рационализаторскими предложениями дела обстоят? На чье имя можно подать?
— Да ты для начала подойди к Петру Аркадьевичу. А что за предложение?
— Да возникла одна замечательная идея…
— Ой, тогда не говори, чтоб не сглазить.
И все время обеда я обдумывала текст предложения, которое должно было значительно упростить мое положение на работе. Я, конечно, и на словах все объясню, но все же лучше, чтобы было изложено на бумаге. Если получится убедить руководство, то хотя бы от кабинетной мафии я избавлюсь.
Глава 20
Конечно, целый час я в столовой не сидела. Наскоро перекусила и вернулась в кабинет на втором этаже. Слава Богу, теток там еще не было. Лишь начальник и какой-то незнакомый мне мужчина играли в шахматы. Но на мое появление они, понятное дело, не обратили ни малейшего внимания.
А я нашла чистый лист бумаги, ручку, села за свой стол и принялась писать. Пал Саныч рассказывал мне, что в советское время очень приветствовались всякие предложения по улучшению работы, изобретения. Он и сам много раз подавал такие, и даже премии получал. Причем, премия полагалась просто по факту подачи рацпредложения — десять рублей, кажется. А если твое предложение или изобретение вводили в работу — такой прорыв и вовсе мог повлиять на всю дальнейшую жизнь.
Да-да, скажем, придумал работник способ повысить производительность, например, с помощью совершенствования какой-то операции. Или хотя бы сэкономить на расходных материалах. И, как следствие, помог предприятию финансово. И тогда гарантированно получал свой процентик от прибыли. Классно же было?
Но меня не интересовал процентик. Мне хотелось убраться из змеёвника подобру-поздорову и исключить этих Лен из своего повседневного обзора. И я писала-писала…
К концу обеденного перерыва я закончила писать свой опус. Но тут Пётр Аркадьевич как раз закончил игру в шахматы, взял свой портфель и торжественно сказал, обращаясь ко мне и Наталье Петровне (остальные еще не пришли):
— Девочки, я на заседание в горисполком.
— Как? — не удержалась я. — А я хотела к вам подойти, обратиться.
— Давайте завтра.
— Хорошо, — пожала я плечами и спрятала бумагу в ящик своего стола.
Подумав немного, я ее достала, аккуратно сложила и перепрятала в свою сумочку. Уж в личных вещах вряд ли станут рыться.
— Фу-у-х! — донесся из коридора голос Садовской, и в кабинет вошли, стуча каблуками в унисон, Лены. — Фу, какая жарища! Девочки, ну вы окна хотя бы откройте.
— Да и так все открыто, — засуетилась Наталья Петровна. — Вы дверь не закрывайте, чтобы сквозняк был.
— Какой сквозняк? — заорала, входя, Анриетта. — Вы хотите, чтобы меня продуло? Я и так в прошлом месяце на
