«Все идет хорошо, хорошо, — с душевным трепетом рассуждал Крабов. — Кому надо — заметят». — На минуту вообразил, как отнесся к статье генерал Захаров: «Не пора ли нам его повысить в должности? Смотрите, что о нем пишут».
Резко зазвонил телефон.
— Слушает подполковник Крабов. — По голосу он сразу узнал: говорит Гросулов. Полковник сообщил, что прочитал статью.
— Спасибо, товарищ полковник, спасибо. Не знаете, генерал читал?
— Читал, доволен... А что случилось с Громовым? Бородин доложил нам, что он заболел.
— У него, по-видимому, острый приступ аппендицита. Отвезли в санчасть.
— Значит, остался один... Смотри не сплошай, держись на высоте. Это для тебя большой экзамен, Лев.
Несколько секунд Крабов стоял с зажатой в руке трубкой, не решаясь положить ее. Таким и застал его Бородин, вошедший в штаб.
Крабов развернул топографическую карту с нанесенной обстановкой, сказал, не глядя на Бородина:
— Слушай, замполит, на марше я буду находиться в командирской машине в голове колонны до выхода на указанные позиции, вот это место, — ткнул он пальцем на условный знак. Бородин приподнялся, наклонился к столу в ожидании, что еще скажет Крабов. Но тот молчал, исподлобья глядя на майора. — Волнуюсь, замполит. Чувство такое, как будто мы что-то упустили, что-то недоработали.
— Верно, верно, — подхватил Бородин. — И у меня такое чувство. Давай все взвесим, подумаем, ведь первые боевые пуски.
Они сели друг против друга.
— Жаль, что с Громовым так случилось, — тихо произнес Бородин. Крабов промолчал, только слегка приподнял голову, метнул на Бородина взгляд, говоривший: об этом ли сейчас думать? — В жизни я, кажется, ничего не боюсь, а вот на операционный стол... страшно, ведь по-настоящему будут резать, — промолвил Бородин.
— Нет, не могу сидеть на месте, пойду к людям, к народу, — сказал Крабов и, остановившись у выхода, спросил: — Степан, как ты полагаешь: после операции Громов скоро приступит к работе?
— Конечно, дней через двадцать танцевать будет. Вообще-то пустяковая операция.
— Верно, пустяковая. Ну, я побежал.
«Двадцать дней... Что за это время можно сделать? — размышлял Крабов, шагая к машинам, готовым к выходу на учения. — Мало, очень мало. Если бы месяц-два...» Он начал прикидывать, что мог бы сделать, замещая командира дольше: как бы повысил требовательность к подчиненным, какие приказы издал бы, как поднял бы боевую подготовку!..
Когда вернулся, Бородина уже не было, на столе лежала записка: «Лев, звонил Захаров, выезжаем во второй половине ночи, приказал всем быть на своих местах. Я ушел к Шахову рассказать ребятам о последних международных событиях. Ужинать меня не жди, вечеряй один, я задержусь».
Хотелось кому-нибудь позвонить, отдать распоряжение... Крабов долго смотрел, на телефонный аппарат, пока не уснул сидя, положив руку под голову. Во сне увидел мост, реку. Вода взбухла, вышла из берегов, преградив путь установкам. Остановилась колонна машин, послышались тревожные голоса. Но тут откуда-то подоспели инженерно-понтонные войска. Крабов распорядился навести переправу. Все было сделано, как велел он... Уже на той стороне реки к нему подкатил вездеход. Из машины вышел... командующий войсками округа. «Благодарю за службу, товарищ подполковник...» Крабов открыл глаза, сразу понял: сон!..
Бородин снимал сапоги. Под ним скрипела скамейка.
— Который час? — спросил Крабов, рассматривая онемевшую руку.
— Половина двенадцатого. Лева. Что мучаешься, ложись, в нашем распоряжении два часа.
— Я пойду.
— Куда?
— К саперам. — Он надел фуражку, потянулся за плащ-накидкой.
— Ой и беспокойный же ты, Лев, будто тебя подменили, не узнаю...
— Ответственность, Степан, как тут усидишь на месте! — Взмахнул накидкой и вышел, как ветром подхваченный.
После работы Наташа направилась в детский сад за Алешей. Если она немного задерживалась на работе, сюда поспевал Водолазов, иногда на дрожках, иногда на пыльном «газике», которым он сам управлял. Сегодня государственная комиссия приняла главный цех завода, и ей захотелось взглянуть на свою работу со стороны. Большое здание, освобожденное от строительных лесов, кранов и хлама, с огромными окнами и стеклянной крышей, горело в лучах летнего солнца. Трепетал на ветру красный флаг. Ей было приятно и немного грустно: объект сдан, принят комиссией с хорошей оценкой; приятно, и в то же время как-то жаль с ним расставаться... «Не грусти, прораб, тебя ждет новая стройка», — подумала о себе Наташа и, заметив у ворот детского сада дядю Мишу на дрожках, подбежала к нему, размахивая пестрой косынкой.
— Дядя, докладываю: цех сдан. Меня премировали путевкой в сочинский санаторий. — Она обняла Алешу, чмокнула его в щеку.
Дмитрич, сидя впереди Михаила Сергеевича, с грустью заметил:
— Все радуются, а я маюсь, как проклятый, старая ведьма жизнь портит.
— Скандалите? — спросил Водолазов.
— Вчера отвесил два раза в самый фасад...
— Разве можно бить женщину? Судить вас надо, Дмитрич.
— Разведите, пальцем не трону... Скажу вам, товарищ полковник, не женщина, а касторка: от одного ее вида все внутренности наружу стремятся выскочить. Нет, один лад — развод. Я уже и заявление подал в сельсовет. Она, проклятая, говорит: «Очень мне это по сердцу, и перечить не буду». Шабаш так шабаш. Паршивая баба из дому — мужику спокойствие и мир.
— За что вы ее так ненавидите? — поинтересовалась Наташа.
— Мы оба друг друга ненавидим: она — меня, а я — ее. И сосуществовать дальше не могем... Какой маршрут будет, товарищ полковник?
— В город поедем, и ты с нами поедешь, Наташа.
— Зачем?
— Надо, — коротко ответил Водолазов, сажая к себе на колени Алешу. — Нравится в садике? — спросил он у мальчика.
— Мы там играем в разные игры. Сегодня писали письма мамам и папам.
— И ты писал? — Наташа наклонилась к сыну, поправила сползшую на глаза панамку. — Ты же не умеешь писать.
— Мы по-нарошному. Это же игра, мама!.. Когда начали писать папам, я отказался, говорю: у меня нет папы. Евдокия Ивановна сказала: «Пиши дедушке». Я написал тебе, деда, большое-пребольшое письмо.
— Спасибо, Алеша. — Водолазов прижал мальчика к груди, шепнул Наташе на ухо: «Громов лежит в госпитале, ты сейчас должна зайти к нему».
Наташа вздрогнула, отрицательно покачала головой.
— Зайди, — повторил Водолазов и велел Дмитричу, чтобы он остановился. Наташа соскочила с дрожек. Здание госпиталя было через дорогу. Что-то говорил Алеша, но она не слышала, ее охватило тревожное чувство, сжалось сердце. Отъезжая, дядя Миша махал ей рукой, Дмитрич, понукая, дергал вожжами, стараясь, чтобы лошадь перешла на рысь. Мимо шли люди, она все стояла на тротуаре, не решаясь перейти дорогу. «В госпитале?.. Что с ним? Может быть, серьезно заболел?» Она была убеждена, что в военный госпиталь люди попадают только с тяжелыми недугами, увечьями или ранениями. Дрожащей рукой Наташа открыла дверь госпиталя, робко переступила порог. В коридоре было пусто и тихо, пахло лекарствами. «Зачем я иду к нему? Ведь он же ни разу не зашел к нам, не нашел времени поговорить, объясниться. Значит, не хочет видеть... слышать». Самые пестрые мысли лезли в голову. В ожидании кого-нибудь встретить, она села на белый табурет возле окна. «Хорошо, я только спрошу, что с ним и как он себя чувствует», — решила Наташа и несколько успокоилась. Она начала рассматривать плакаты, установленные на подставках, и не заметила, как появился перед ней высокий человек в белом халате, колпаке и массивных очках.
— Можно у вас спросить? — вставая, обратилась Наташа к врачу. Врач закурил, снял очки, и на нее уставились большие, резко очерченные глаза с нависшими густыми бровями. — Скажите, пожалуйста, подполковника Громова могу я видеть?
— Он кто вам — муж, брат? — Дроздов присел к столику, надел очки, начал листать конторскую книгу. Наташа не отвечала: действительно, кто же он ей теперь? кто? Она вспомнила последнюю встречу с Бородиным и подумала, что Степан, наверное, все рассказал о ней Сергею. С тех пор прошло полгода. Разве Громов не мог за это время выбрать денек и прийти к ней? «Нет, видимо, мосты взорваны навсегда, окончательно... Кто же виноват в этом? Я, я... И незачем к нему ходить». Наташа встала, намереваясь уйти.
— Ему сделали операцию, — сказал Дроздов.
— Операцию?! — произнесла Наташа, меняясь в лице.
— Да. Это неопасно, вы можете поговорить с подполковником. Няня! — крикнул Дроздов женщине, показавшейся в коридоре. — Проводите гражданку в третью палату, к Громову.
— Пойдемте.
Наташа заколебалась: «Как, сразу вот так?.. Боже мой, это же дико: явилась незваной... нехорошо! »
— Громко говорить нельзя, у него такой период, — предупредила няня, подавая ей халат. Наташа остановилась у двери. «Вернуться, пока не поздно. Что я делаю? Он же не примет». — Пожалуйста, проходите.
Громов лежал на спине, укутанный по грудь одеялом. Глаза его были закрыты. Наркоз проходил, боль усиливалась, расходясь по всему животу. Яркое солнце освещало каждую черточку на побледневшем лице. Наташа видела лоснящиеся черные брови, широкий, не тронутый морщинами лоб, светлые волосы, спадающие прядями на подушку, чуть курносый нос с мягкими линиями, подбородок с еле заметной впадинкой. Наташа чувствовала, что он не спит, и ждала, когда откроет глаза. Чуть похудевший, он напомнил ей того Громова, который кружил ее на руках в маленькой комнатушке, там, у «черта на куличках», целуя ее и хохоча от счастья.
