Я хорошо его помню. Он часто бывал у нас. Как сейчас вижу все наше общество. Почти через день у нас собирались господин доктор, господин писарь из сберегательной кассы, капитан и еще какой-то господин со странным именем, которое никак не запоминалось. Да и внешность у него такая, что описать трудно.
Господин писарь - человек средних лет, с обычными чертами сухого лица, коротко стриженный, с маленькими темными глазами - вот, примерно, его портрет. Знавшие его раньше, говорили, что он сочинял стихи и носил длинные волосы. Но сейчас он уже не пишет стихов и не носит длинных волос. Один лишь раз по случаю общинного торжества сочинил он стихи, каждая строчка которых заканчивалась возгласами "Эй!" и "Ой!". До сих пор их помнит наизусть каждый ребенок.
Женщины считали его скучным. Мужчины говорили, что писаря пыльным мешком ударили. Тем не менее нет такой семьи, куда бы он ни ходил. Писарь нет-нет, да и пустит вдруг какую-нибудь сплетню, но дело обычно кончается тем, что его все подряд ругают, а он извиняется и продолжает ко всем ходить в гости. Так, однажды писарь рассказал жене начальника, будто бы ему точно известно, что аптекарша "крутит" с ветеринарным врачом. Жена начальника сейчас же передала это жене таможенника, та докторше, а докторша не вытерпела и выпалила все прямо в глаза аптекарше. Разразился невероятный скандал. Стали искать, кто первым пустил сплетню, и нашли - писарь. Пришлось ему объясняться с аптекарем. Приходит писарь к нему и говорит: "Я пустил этот слух, чтобы досадить жене начальника, а то она все поглядывает на ветеринарного врача". Этим дело кончилось, а он продолжал бывать и у начальника, и у аптекаря. Но самое скверное то, что писарь необычайно рассеян: куда бы ни пошел - в гости или в трактир, - никогда не возвращается со своей шляпой или тростью. Все у нас знали - если потерялась шляпа, сразу же беги в сберегательную кассу.
- Господин Стева, вы, наверное, унесли мою шляпу?
- Может быть. Не уверен, но может быть. Посмотрите на вешалке!
- Да, как хотите, но это моя шляпа!
Капитан был совсем другим человеком. Жил он, как говорят, не умом, а сердцем. Маленький, лицо широкое и покрыто пушком, меланхоличные уши, пышные короткие усы и бритая шея. Если посмотреть на него со стороны, то он напоминает букву Ф. В свои сорок пять лет капитан имел вид старого казначея какого-нибудь ведомства. В качестве особых примет можно указать широкие ноздри, большой живот и покладистый характер. Сколько бы доктор ни приставал к нему со своими насмешками (иногда у самого остряка трясется живот от смеха), он никогда не злился. Хотя капитан был военным человеком, за все время службы я не слыхал, чтобы он говорил на военные темы. Помню, правда, он однажды рассказывал, что видел во сне Наполеона: явился будто бы вдруг Наполеон, уселся ему на живот, раскачивается и говорит: "Будучи капитаном, я мечтал стать генералом, но даже у меня не было такого брюха. Терпение, маленькое брюхо, но большой желудок - вот условия, при которых можно достичь генеральского чина!" Капитан рассказывал сон, и сам весело смеялся. Мы тоже смеялись.
У капитана было одно хорошее качество он совсем не читал газет. Только когда "Сербские новости" напечатали указ о присвоении ему звания капитана, он прочел этот номер от строчки до строчки. Правда, порой увидит газету бог знает какой давности и от нечего делать прочитает ее от названия до подписи редактора. Однажды, помню, он сказал: "Между женщиной и газетой я не вижу никакой разницы: только вводят в расходы и обманывают, а все же хочется их иметь!" Капитан был холостяком и никогда не пытался жениться. Почти все женщины в городе стремились женить его, но безуспешно - он до странности боялся женитьбы. Перспектива стать женатым человеком пугала его Поэтому вот уже столько лет он не решался обзавестись семьей.
Один раз дело почти уже было сделано. Овдовела Анка, жена покойного Лазаревича, мелкого торговца, хорошая приятельница секретарши. К ней-то вдовушка и зачастила в гости. Там по вечерам бывал капитан. Она просто не знала, как ему услужить. Однажды утром капитан встретил около почты секретаршу и в разговоре, между прочим, хорошо отозвался о вдовушке Анке. Секретарша все это приняла за чистую монету и взялась за капитана. На помощь ей бросились соседки, и, казалось, все уже было в порядке.
Помню, как-то вечером собрались все: доктор, капитан, писарь и еще один человек, имя которого я никак не мог запомнить.
Доктор - весельчак. Высокий, сухощавый, с большими глазами и светлыми усами. Он был нашим домашним врачом и приходил всегда после ужина. Когда все собрались, доктор принялся что-то рассказывать, потом зашла речь о женитьбе. Помнится, в тот вечер изрядно засиделись.
- А я бы никогда не женился, - начал капитан. - Неизвестно, на какого черта нарвешься, а потом, кто знает, - консистория, суды, то, другое...
- Ерунда, - сказал доктор. - Если об этом будешь думать, никогда не женишься.
- Да, действительно... - поддакнул писарь и по рассеянности сунул в рот сигарету вместо яблока.
Доктор деланно засмеялся и предложил писарю хлебнуть вина.
- А вот вдовушка Анка - хорошая партия для вас, - вступил в разговор человек с незапоминающимся именем.
- Я... в самом деле... - опять проговорил писарь. - Я... в самом деле... это, готов быть шафером.
Вот какой навязчивый человек был этот писарь.
- Ну, брат, дело не в шафере, за шафером дело не станет, - сказал капитан, смущаясь.
Секретарша его смущение поняла по-своему и все устроила: в воскресенье после полудня к вдовушке должны были идти секретарша, капитан и - не знаю уж, как этот сюда попал, - писарь, чтобы обо всем договориться.
Да... а в субботу до полудня писарь распустил по городу слух, что судья Радивоевич разводится с женой и дело на днях будет разбираться в консистории. Все женщины всплеснули руками: "Неужто и они! А так хорошо жили!" Слух этот дошел до капитана. И тут, словно подменили человека. Он сразу же помчался к секретарю.
- Ничего из этого не выйдет. Я не хочу жениться!
Как ни уговаривал его секретарь, ничего не помогло: капитан стоял на своем. С тех пор никто не решается напомнить капитану о женитьбе.
Я не виделся с ним, если не ошибаюсь, целый год. Как же я был удивлен, узнав от вестового, что он как раз и есть командир той роты, куда направили меня разыскивать затерявшийся пакет.
Я без доклада направился прямо в канцелярию.
Канцелярия роты во время войны обычно помещается в низенькой, захудалой комнатенке с земляным полом, с дырявым потолком. В нее с трудом можно пробраться по коридору через горы мусора, оружия, кувшинов, котелков, через койку вестового, где он в "нерабочее" время спит или ловит мух. Так, во всяком случае, выглядела ротная канцелярия капитана Милича. Здесь стоял небольшой столик, который с первого взгляда можно было принять за подставку для корыта, на столике - несколько листков бумаги, рюмка, служившая чернильницей, несколько официальных документов, всем своим видом говорящих, что они служат вестовому вместо обеденной скатерти, кусочек сургуча, ружейный винт, коробка спичек и сальная свеча, вставленная в пузырек из-под лекарства, на котором еще сохранилась этикетка с надписью "три раза в день".
В углу комнаты - большой белый сундук. В нем размещен весь ротный архив, ранец писаря, седло и другие вещи. На крышке сундука - следы мела: на ней велась запись при игре в карты - нарисованы квадраты, а в них начальными буквами отмечено "дама", "король" и т. п. На этом же сундуке лежат грязные сапоги, сапожная щетка, ложки, тесаки. По полу разбросана солома, обглоданные кости, клочки бумаги.
У стола маленький трехногий стул, на нем сидит капитан, точно такой же, каким я его видел в последний раз.
Увидев меня, он с заметным усилием вскочил со стула.
- Значит, это ты, - сказал он, смеясь, и начал вертеть меня, чтобы рассмотреть со всех сторон: так необычно для него было видеть меня военным.
- Я, господин капитан!
- Садись, садись, пожалуйста, вот сюда, - и он усадил меня на сундук, в котором помещался ротный архив. - Ну, что пишут из дому? Давно получал письма? Что там нового? Будешь писать - передай привет.
Потом начались обычные разговоры. Он спрашивал, тяжело ли служить, сообщил, что его назначают командиром батальона. Я ему рассказал, что как раз вчера или позавчера вспомнил, как ему приснился Наполеон, раскачивающийся на его животе, и мы весело засмеялись.
Потом он принялся угощать меня. Вытащил из ротного сундука завернутые в старые газеты сласти. Я начал есть, а он по своей давней привычке стал читать газеты от строчки до строчки (а они были бог знает с какого времени), и его взгляд остановился на одном объявлении. Он перечитал его несколько раз, потом посмотрел на меня и забарабанил пальцем по газете. Я впервые видел на его лице выражение, смысла которого не понял, и не мог сказать, что оно значило.
Капитан еще раз перечитал объявление и протянул мне газету.
