Когда он с трудом поднимался по лестнице, ему в голову пришла мысль, что с Амадеусом могло что-то случиться и потому он не пришел на вручение наград. Поэтому Тим, прежде чем пойти спать, заглянул в гостиную. На диване спала очень молодая женщина, а Амадеус лежал на полу и тихонько похрапывал. Это объясняло все.
Тим, не раздеваясь, как был, улегся в кровать и немедленно уснул. На следующее утро он забыл о женщине на диване, потому что на завтраке, который состоялся около часу дня, ее уже не было.
Эльза проснулась в половине восьмого. На улице только начинало светать. Ее тронуло то, что Амадеус спал на полу возле ее дивана. Поскольку у нее не было с собой даже листа бумаги, она написала свой номер телефона на бумажном носовом платке и выскользнула из квартиры.
В три часа дня он позвонил.
– Где ты? – спросил он.
– У себя.
– Я могу приехать?
– Да, конечно.
Она назвала свой адрес и с бьющимся сердцем стала ждать.
Но он не приходил.
Она ждала до девяти часов. Через двадцать минут она вышла из дома.
В его квартире горел свет, но гардины были закрыты. На Виа делле Терме было тихо, только время от времени мимо с треском проезжал мопед «Веспа», но музыки больше не было слышно. Он не играл. Может быть, спал или был не один.
Она не решилась позвонить в дверь, просто стояла перед домом, носком туфли писала его имя на тротуаре, на брусчатке и не знала, что делать.
Тим оставил его в покое.
Он выпил две бутылки вина и все послеобеденное время записывал музыку, которая все еще звучала в его голове. В восемь часов вечера он уснул, уронив голову на клавиши.
Через два часа он начал постепенно приходить в себя и потихоньку вспоминать, где находится. Под потолком горела люстра, и это моментально вернуло его к действительности. Он посмотрел на часы. Десять минут одиннадцатого. Проклятье! Он пошел в кухню и открыл холодильник. Там не оказалось ничего, за исключением открытой банки томатного соуса, пары высохших стручков перца, маргарина и нераскрытой упаковки пармезана. И только сейчас он вспомнил, что целый день ничего не ел, лишь выпил две бутылки вина. Он почувствовал изжогу и выпил немного воды прямо из-под крана. У воды был металлический горький привкус от старых труб, и он ее выплюнул.
Квартира была пуста. Тим даже не оставил ему записки. Наверное, он расстроился из-за своего квартиранта, который или был пьян, или спал, или играл на рояле.
Элизабетта… Ему захотелось снова ее увидеть. Когда он натягивал свитер, взгляд его упал на телефон, стоявший на полу. Воспоминание пронзило его, как укол в грудь. Прошло уже несколько часов с тех пор, как он сказал, что придет. Проклятье! После нескольких долгих минут поисков он нашел измятый бумажный носовой платок с ее телефонным номером. Он звонил больше двадцати раз. Ее не было дома.
Но когда-то она все равно придет. Ему нужно было только поехать к ней, сесть перед дверью и ждать.
Он вышел из дома и увидел ее. Она не улыбалась, скорее выглядела смущенной, словно ее поймали на месте преступления. Похоже, она опасалась, что он почувствует себя в осаде и что она будет мешать ему. Конечно, она не заинтересовала его, иначе бы он пришел.
Он подошел, минуту молча стоял рядом и в конце концов обнял ее.
– Мой холодильник пуст, – сказал он. – Пойдем к тебе?
Она стояла возле кухонного стола, резала лук, чеснок, помидоры, оливки, перец и казалась ему еще прекраснее, чем накануне. Потом она наполнила небольшие сковородки брынзой, добавила туда свежего зеленого перца, нарезанные овощи, приправу и засунула все это в печь.
Он сидел за маленьким столом у окна, за которым места было только для двоих, и наблюдал за ней. Она поставила на стол белый хлеб, графин с минеральной водой и бутылку вина.
– Ты вчера сказала, что твоя мать немка, а отец итальянец? Эльза только кивнула.
– Где живут твои родители? Здесь? В Сиене?
Она посмотрела на него и на минуту задумалась, прежде чем ответить.
– Нет. Мой отец живет приблизительно в тридцати километрах отсюда, в маленьком городке, в Монтефиере, а мать умерла.
– О… – только и сказал он.
– Это было недавно, она умерла всего лишь пять месяцев назад.
– Она была больна? – осторожно спросил он.
– Да, она сошла с ума. Она была душевнобольной. Она сама себя довела до смерти. Мы все подозревали, что так и будет.
– А что случилось? Я имею в виду, что произошло?
– Она утонула в море. Заплыла слишком далеко, и водоворот затянул ее в глубину. Ее тело так и не нашли.
– Может быть, она еще жива?
– Нет.
Эльза улыбнулась, что показалось ему странным.
– Люди с берега видели, как она ушла под воду. Она не всплыла снова.
Эльза вытащила сковородки из печки и открыла бутылку вина.
– Buon appetito.
Запеченный овечий сыр был великолепен, и он чувствовал, как с каждым глотком ему становится все лучше и лучше.
– Извини, что я не пришел раньше. Но у меня в голове была музыка, и я должен был записать ее. Я просто забыл перезвонить тебе.
– Я так и подумала.
Она улыбалась, и он успокоился.
Во время ужина он рассказывал ей о своей работе. О нерешительных режиссерах, которые всегда хотят чего-то другого, но не знают, чего именно. О композициях, над которыми он работал неделями, для того чтобы за ночь перед записью с концертом полностью переписать все заново. О картинах, которые не вызывали ни единого звука у него в голове. И о картинах, которые рождали у него в голове целые симфонии.
О Гунде, чьи желания он выполнял и благодаря которой получал большинство заказов, он не сказал ничего. Как и о том, что пьет и употребляет наркотики, без которых его чувства мертвы, поскольку тогда все его мысли направлены только на следующую бутылку высокоградусного алкоголя, на следующий пакетик с гашишем или на следующую щепотку кокаина.
Эльза буквально читала по его губам и молилась, чтобы он больше не покинул ее квартиру. Когда он просил ее рассказать о себе, она говорила в основном об Эди, потому что не хотела говорить о родителях, и прежде всего – о матери. Она не хотела вспоминать о ней.
Она рассказала о несчастном случае с Эди, о котором все так часто говорили, что Эльза уже не знала, что запомнила по рассказам, а что было ее воспоминаниями. И вкратце упомянула его внезапную болезнь в тысяча девятьсот девяносто третьем году, когда Эди было пять лет, а Эльзе – девять. Случившееся до сих пор стояло у нее перед глазами во всех подробностях.
У Эди были густые, темные, слегка вьющиеся волосы, которые Тереза старательно и с удовольствием расчесывала. Но еще больше она любила мыть их и сушить феном. Однажды утром она, причесывая Эди, обнаружила у него на затылке проплешину величиной со столовую ложку. Она испугалась и позвала Сару. Голое место буквально светилось между темными волосами. Сара с ужасом отвернулась и приказала Эди постоянно носить кепку или шапочку. Все равно что, главное – чтобы это позорное пятно было чем-то прикрыто. Она избегала прикасаться к посуде, из которой он ел, дезинфицировала туалет сразу же, как только он им попользовался, и уворачивалась, если Эди подбегал к ней, чтобы обнять.
– Что ты из себя строишь! – злилась Тереза. – Это, наверное, от кроликов. Или от линяющей птицы. В этом нет ничего особенного. Через три месяца лысое место зарастет, и все. В любом случае Эди тут не при чем, и не надо обращаться с ним так, словно у него чума.
Но Тереза ошибалась. Лысое место не зарастало, а наоборот заметно увеличивалось. К тому же появились новые проплешины. Сара в буквальном смысле слова впала в истерику. Она боялась заразиться и каждое утро считала выпавшие волосы на своей щетке.
Дерматолог, к которому они повезли Эди, не знал, чем им помочь.
– В подобном случае, – сказал он, – можно лишь надеяться, но не обещать выздоровление.
Тем не менее он выписал какие-то капли, которые трижды в день надо было втирать в проплешины. Капли воняли тухлым яйцом, окрашивали кожу на голове Эди в серо-зеленый цвет и не помогали. Через четыре месяца Эди стал полностью лысым: у него выпали брови и ресницы, и даже исчез легкий пушок на руках и ногах.
Специалист в Сиене был уже пятым врачом, к которому обратились Романо и Сара. Он сказал, что болезнь называется alopecia universalis. Это означало, что Эди с большой долей вероятности имел сильную аллергию на шерсть кроликов и буквально разрушил свою иммунную систему, которая была дезориентирована и боролась против любой растительности на теле. Ошибочная защитная реакция, жертвой которой стали волосы.
– Мы зарежем кролика, – сразу же заявила Сара, – немедленно!
– Это вряд ли поможет, – сказал врач. – С кроликом или без кролика, но иммунная система будет бороться дальше. С помощью кортизона можно чуть-чуть замедлить реакцию или даже остановить ее, но будут ли волосы Эди снова расти – этого не знает никто. Если не повезет, он может остаться безволосым на всю жизнь.
