не меньше хочется уточнить у женщины. Потому что не понимаю. Все, что случилось между мной и Машей, чем бы ни обернулось, какой бы ни был итог, я все равно найду ее. Из-под земли достану.
– Твоей девушке можно позавидовать, – вклинивается в мои мятущиеся мысли голос Людмилы. – Надеюсь, ты окажешься мудрее отца. Настойчивее, чем он. И не упустишь своего.
Я смотрю на нее, пытаясь понять, искренни ли эти слова. И что бы сказала Людмила, если бы знала, о ком на самом деле сейчас болит мое сердце. Может, вот он, тот момент, когда нужно задать такой важный вопрос.
– А что касается причины моего приезда, – женщина становится совсем серьезной. Надо же, а ведь я был уверен, что она специально сменила тему, чтобы не отвечать. – Я много лет потеряла, Глеб… вдали от твоего отца. Позволила своим обидам завладеть сердцем, заглушить все иные чувства. И кажется, даже поглупеть из-за этих обид до такой степени, чтобы скрыть от него дочь.
Я бью по тормозам, резко выкручивая руль в сторону, чтобы не впечататься в бордюр, внезапно замаячивший впереди – и не заметил, как свернул с нужного направления. Значит, это правда. Безумная идея, высказанная отцом, не является плодом его воспаленного от болезни воображения.
– Маша… моя сестра? – хриплю, не узнавая собственного голоса. Это слишком тяжело произнести вслух. За какие грехи такое могло случиться с нами? Чем дальше, тем больше удостоверяюсь в том, что люблю ее. Упрямую, строптивую, невозможную… единственную женщину, к которой испытывать это чувство не имею права.
– Я не знаю… – тихо отзывается Людмила. – Представляю, как это ужасно звучит и что ты сейчас думаешь обо мне… Но я устала жить с тайной. Мы с твоим отцом были молоды и беспечны. Поддались минутному порыву. Это был даже не роман – короткая вспышка страсти.
– С женатым мужчиной, – сквозь зубы уточняю я. Допустим, она-то была свободна, но не могла не знать, что у отца есть семья. Я ведь тогда уже в школу ходил, когда они начали встречаться.
– У них что-то не складывалось с твоей мамой, – еще тише, вообще почти неслышно отзывается Людмила. – Пойми, я сейчас не оправдываюсь, не пытаюсь уменьшить свою вину. Знаю, что это невозможно, Глеб. Просто хочу объяснить. В тех наших чувствах не было здравости, но мы не могли ими управить. Я только что рассталась со своим парнем. Плохо рассталась. Мы с ним даже собирались пожениться, а потом он неожиданно сообщил, что встретил другую. Я разочаровалась сразу во всех мужчинах. Думала, больше никого не подпущу к себе. Опрометчиво, скажешь? Возможно, но мы же в молодости все такие максималисты…
Она горько улыбается.
– Знаю, Глеб, все твои мысли сейчас знаю. Ты ведь о том думаешь, как я осмелилась, понимая, как ранит измена, сама сделать то же самое. У меня нет ответа. Это просто случилось. Оказалось сильнее нас. Ни я, ни Саша не смогли устоять. Потом опомнились – и разбежались. Он не хотел рушить семью, я не могла отделаться от чувства вины. Думала, пройдет время, и любовь моя нездоровая закончится. Но не прошло. Когда мы снова встретились спустя несколько лет, оказалось, что все стало только острее. Мы настолько натосковались друг по другу, что поженились почти сразу – он же тогда уже был свободен.
– И развелись спустя месяц, – хмыкаю я. – Маловато для любви всей жизни, разве нет? И почему ты тогда не сказала ничего про дочь?
– Мы любили друг друга – и ненавидели одновременно. Не переставали воевать. Сражались, что-то отстаивали, доказывали. Это казалось таким значимым: убедить другого человека в правоте собственной позиции. А на самом деле важным было совсем иное, но я поняла это только теперь. Потому и не могу больше молчать. Должна все рассказать ему… хотя бы сейчас. О Маше. И о том, что до сих пор его люблю.
Дурацкое объяснение на самом деле. Потерять не месяц, не год даже из-за собственной упертости и никому не нужных амбиций? Это очень похоже на отца, но выходит, что и Людмила оказалась ничуть не мудрее. И опомнилась только теперь, когда их примирение уже не особо на что-то может повлиять. И когда мы с Машей умудрились не только влюбиться друг в друга, но и наделать столько ошибок… Если бы знали обо всем с самого начала.
– Ты злишься? Презираешь меня? – женщина осторожно касается моего плеча.
Я прислушиваюсь к собственным ощущениям. Как ни странно, нет. Мне больно, и тоска выкручивает внутренности. И с ума схожу от волнения за Машу. Где она, с кем? Что успела накрутить в своей голове? Но не злюсь. Сам не знаю, почему. Может, представляю, как обрадуется этой встрече отец. И хотя бы в свои последние дни будет по-настоящему счастлив.
– Есть ли хоть какой-то шанс, что это ошибка? – спрашиваю вместо ответа на ее вопрос. – И Маша… не от отца?
– Глеб, мы ни на что не будем претендовать… – быстро отзывается женщина. – Я собираюсь сделать анализ, но даже если окажется, что ошибки нет… можешь не беспокоиться на этот счет.
А вот уже после этих слов я действительно вскипаю. Поумнела она, говорит? Тогда зачем несет подобный бред? Неужели и вправду думает, что я озабочен лишь вопросами наследства?!
Но ответить ничего ей не успеваю: Людмила неожиданно улыбается.
– И потом: делить наследство в ближайшее время точно не понадобится. Я не для того вернулась, чтобы хоронить Александра. Он не умрет.
Думаю о ее словах, пока топчусь под дверью палаты. Людмила заявила, что отправится к моему отцу одна. И одна будет с ним говорить. Я засомневался, но всего на мгновенье. Что уже терять-то? От него все врачи практически отказались, перспектив все равно никаких. Не то чтобы вдохновился заявлением женщины, но кто его знает? А вдруг? Бывают же в жизни чудеса…
А самому себе боюсь признаться в том, что на самом деле жду еще одного чуда. Что этот дурацкий анализ окажется отрицательным. Я по-прежнему ни на шаг не приблизился к разгадке того, где может скрываться Маша. Но не сомневаюсь, что найду ее. Найду в ближайшее время. Василий поможет, или сам наткнусь на какое-то решение, но найду. А вот что делать дальше…
Смотрю на белую, плотно прикрытую дверь и прислушиваюсь. Людмила там уже больше четверти часа. И ничего не слышно. Во всяком случае, отцу точно не хуже, иначе она давно бы выбежала и позвала на помощь. И внезапно понимаю, что меня распирает от любопытства.
