Лишь после полуночи мы отправились в путь с полудесятком гребцов кру (крумен) и двинулись вверх по реке при блеске звезд. Когда лодка пошла по реке, бразилец вспомнил, что мы оставили дона Рикардо. Я успокоил его, как мог, доказав необходимость ехать. На рассвете мы зашли в небольшой рукав реки и прятались в густых зарослях осоки до наступления ночи, когда направились дальше к маленькой негритянской деревушке, где Пабло рассчитывал встретить людей дружественного вождя Мусси. Мы обнаружили селение покинутым, остались только старики и дети. Воинов вызвали на большую охоту за рабами внутри страны. Здесь, в просторных бамбуковых хижинах, мы и устроились. Креолке пришлось довольствоваться апартаментами менее роскошными, чем те, которые ей обеспечил мой несчастный дядя.
Мы отправили в каноэ на разведку одного из надежных туземцев кру. На следующий день он вернулся и сообщил, что наши склады, загоны для рабов и строения обращены в пепел. Не пощадили и коттедж в долине пальм, а Нью-Тир снова стал диким местом. Однако британский военный шлюп ушел, и вскоре мы оставили это место на каботажной шхуне, принадлежащей нашему торговому дому и прибывшей как раз вовремя.
Покинув реку Гамбию, мы двигались вдоль побережья сотню миль, пока не встретили французский бриг, направлявшийся в Сенегал. К этому времени креолка взяла с меня обещание, что мы немедленно покинем Африку. Среди бумаг дяди я обнаружил наличность, банкноты Банка Англии на сумму восемь тысяч фунтов стерлингов и акцептированные векселя компании «Виллено и К°» в испанских и французских торговых домах на сумму около восьми тысяч фунтов стерлингов, которые в сочетании с моей наличностью в золоте составляли свыше восьмидесяти тысяч долларов. Я велел Пабло вести шхуну к фактории на реке Конго и ждать прибытия Диего Рамоса. Сам перешел на борт французского брига и вскоре добрался до Сенегала. Там нам удалось обнаружить бриг «Элиза», приписанный к Бордо. Он отправлялся к своим хозяевам с грузом африканских изделий. Я устроил каюту донне Амелии, которая сошла за мою жену под вымышленным именем Морильо. По прибытии в Бордо мы добыли паспорта испанских путешественников, а через десять дней оказались в Париже.
Во французской столице я первым делом занялся реализацией ценных бумаг дяди и через неделю перевел все в наличность, а на другой неделе начал ее тратить. Наши деньги были гораздо лучшей аттестацией, чем чины или титулы. Перед тем как мы прожили шесть недель роскошной жизни, у нас было много ссор. Креолка выработала столь сильный характер, какого я не ожидал. За семь месяцев мы потратили почти семь тысяч фунтов стерлингов, и большую их часть на экстравагантные фантазии донны Амелии. Промотали почти половину нашего состояния, однако, когда я напомнил об этом моей супруге, она рассмеялась. Тогда я стал настаивать на нашем отъезде из Парижа, и наконец она согласилась. Через шесть месяцев мы поселились на прекрасном ранчо поблизости от Матансаса на Кубе, которое я купил за двадцать тысяч испанских долларов.
Выращивание сахарного тростника было для меня незнакомым бизнесом, но у меня был опытный управляющий, и в течение нескольких месяцев дело наладилось так, как мне хотелось. Но неукротимый характер донны Амелии требовал перемен. Временами мы совершали поездки в Гавану, но она всегда возвращалась неудовлетворенной, пока, наконец, не открыла для себя новую забаву дома. Однажды, когда я вернулся из Матансаса, меня встретил мой кучер с испуганным лицом. На мое требование объясниться, он сказал, что моя жена избивает хлыстом его супругу, прелестную экономку, которая заведовала прачечной. Три дня назад женщина обидела донну Амелию и с тех пор подвергается порке каждый день в мое отсутствие. Сейчас женщина в тюрьме. Слово «тюрьма» заставило меня вздрогнуть, и я пошел к своей жене. Донна была в хорошем расположении духа и смеялась. Она сказала, что супруга кучера по беспечности порвала дорогой кружевной воротник и поэтому была наказана и заключена в чулане, но этим вечером будет отпущена и вернется к мужу. Я закурил сигару и забыл об этом происшествии, пока через три дня мой кучер не бросился передо мной на колени и сказал, что его супруга мертва или умирает. Я был поражен и спросил, где несчастная женщина. Он повел меня в дворовую постройку, где я открыл запертый замок и обнаружил негритянку, лежащую абсолютно голой. У нее была содрана кожа на спине, а рана покрыта мухами. Она была прикована железной цепью к столбу. Рядом висел хлыст для рабов с запекшейся кровью. Цепь впилась в плоть женщины, ее бедра и живот покрылись язвами. Ее невозможно было спасти, и она умерла тем же вечером.
Меня шокировало известие, что рабыня была избита рукой самой донны Амелии до состояния, в котором я обнаружил жертву насилия. Моя жена приобрела привычку запираться со своей жертвой и бить ее до бесчувствия. По крайней мере, следовало установить число порок. Я сразу упрекнул ее в мягкой форме, сообщив о смерти женщины. Амелия расплакалась, поклялась, что рабыня оскорбила и спровоцировала ее. Она уверяла, что не помышляла о наказании, пока черная не перешла все границы недостойного поведения. Ее слезы и искренняя печаль наконец разжалобили меня, и я решил больше ничего не говорить.
У нас было много гостей. Донна устраивала концерты, танцы, прогулки на лодках и пела серенады. Среди прочих забав не была забыта игра в карты. Гости вовлекли меня в ее секреты, поживившись на моих проигрышах. В их числе был молодой человек по имени Де Соуза, который отрекомендовался бразильским офицером императорской гвардии Педру I, но, мне кажется, он был мулатом. Де Соуза постоянно сопровождал донну Амелию и всячески стремился снискать мое расположение. Со временем я стал терпеть его возле себя до такой степени, что мы были партнерами в игровых поединках.
Однажды меня попросили осмотреть больную конголезку. Я обнаружил у нее приступы, напомнившие мне странную болезнь моей бывшей квартеронки Марины. Когда я спросил, что девушка ела, она показала засахаренные лаймы, которыми ее угостила госпожа. Я взял этот фрукт на анализ и вскоре обнаружил, что он был пропитан стрихнином, как и плоды манго, которые ела Марина перед смертью. Теперь не оставалось сомнений в дьявольском характере донны Амелии. Она явно получала удовлетворение от жестокости и преступлений. Потеряв способность думать или действовать, я предался обычному средству улучшения настроения, пока не утратил контроля над собой.
Что я делал дальше, не знаю, но пришел в себя, когда был за игральным столом с Де Соузой и другими партнерами жены. Впоследствии мне рассказали, что я играл всю ночь и жуликоватые партнеры показали мои подписи на более чем двадцати векселях на общую сумму почти сорок тысяч долларов, или сумму, превышавшую стоимость моей плантации и всего, что я мог считать своей собственностью. Именно в это время моя жена проявила свой подлинный характер, обозвав меня пьяницей, проигравшим все. Я обвинил ее в ответ в убийстве, и она обезумела от ярости и страха. У нас состоялась ужасная ссора. Она созналась даже, что беременна не от меня, но от Де Соузы. Тогда я проклял бесстыжую женщину и выбежал из дома на поиски мулата. К счастью для него, мои поиски не увенчались успехом.
Через три недели я выздоровел в Гаване от жуткого запоя с менее чем сотней долларов в кармане и как раз тогда вдруг встретил моего дядю Рикардо с изможденным лицом и похудевшим, словно на последней стадии истощения. «Нам надо поговорить», – сказал он. И я последовал за ним, дрожа как лист, в комнату трактира у дамбы. Там он посмотрел на меня в упор и спросил, чего я заслуживаю. «Смерти! Собачьей смерти!» – ответил я исступленно, и, когда он схватил нож, я кожей ощутил его острие. Но дядя, видимо, изменил свое намерение и, закрыв лицо руками, разрыдался. Я опустился на колени и попытался поймать его руку. Сначала он отпихивал меня, но, когда я случайно упомянул имя Амелии, прислушался. Я не утаил ничего. Рассказал подробности последней сцены на нашей плантации Матансаса.
Дон Рикардо внимательно выслушал меня, а затем потребовал, чтобы я поклялся, что говорю правду. Я сделал это. Тогда он спросил, поеду ли я с ним к донне Амелии, и вскоре мы поспешили к моему бывшему ранчо. Ехали всю ночь.
Войдя на территорию плантации, я встретил раба, который тихонько провел нас в дом, освещенный свечами. В комнатах толпились мужчины и женщины, новые гости моего бывшего дома. Я оставался под апельсиновыми деревьями, но дон Рикардо пошел дальше и, переступив порог, пересек салун и подошел к дивану, на котором сидели донна Амелия с мулатом Де Соузой. Я видел, как засверкали его глаза, и слышал ее пронзительный крик, который последовал за выстрелом из пистолета. Дядя застрелился прямо в сердце».
Глава 13
КОНТРАБАНДА РАБОВ СТОЛЕТИЕ НАЗАД
«Раздавленный и отчаявшийся, с промотанным последним долларом своего нечестно нажитого богатства, я обратил свой взор на Африку как место, где можно поправить свое положение. В Гаване мне делать было нечего, и я воспользовался первой же представившейся возможностью – наличием вакантного места медика или врача на испанской шхуне «Диана», отправлявшейся к реке Бонни. В заливе мы присоединились к четырем другим судам и занимались приемом живого товара в африканском поселении на берегу Бонни, когда нас атаковал британский военный корабль. Располагая отвагой и порохом, мы храбро защищались, пока не были вынуждены бежать. Многие из наших рабов попрыгали за борт в пасти акул, мне же с частью команды удалось сесть в одну из лодок и бежать в джунгли за поселением. Здесь нам помог укрываться некоторое время знакомый мне прежде вождь Калабара, пока британский крейсер не ушел со своими трофеями и не прибыл испанский бриг, взявший нас на борт. Это был «Боа Морте», в прошлом американский торговый корабль, которым командовал капитан Пьер Леклерк, креол из Санта-Доминго. Через десять дней после ухода крейсера «Боа Морте» загрузил товар и отправился в Пенсаколу во Флориде с девятьюстами рабами на борту. Я находился там в качестве внештатного врача.
