миг мой правый кулак с чмоканьем вошёл в левую скулу Семенцова, того отбросило назад и, если бы не дверной косяк, в который тот упёрся спиной, то, скорее всего, рухнул бы на спину. Я потряс ушибленной кистью в надежде, что ничего там себе не сломал.
— Ой мамочки! — тихо взвизгнула Евдокия.
— Ах ты сука! — прорычал Семенцов. — Убью!
И он начал меня убивать… Пару раз я ему всё-таки двинул, прежде чем он сумел опрокинуть меня на дощатый пол, и мы начали кататься, каждый пытаясь занять более выгодную позицию, как в боях MMA или UFC. С грохотом что-то рухнуло, кажется, лавка, которую мы снесли по ходу поединка. Потом он всё-таки сумел прижать меня к полу, и как следует двинуть нижней частью кулака в лоб, словно кувалдой. Затылком я при этом как следует приложился о пол, в голове загудело, и я понял, что мне хана, реально ведь убьёт.
Сквозь застившую глаза пелену увидел прямо перед собой, буквально в десяти сантиметрах, перекошенное злобой лицо соперника. В нос ударил запах из смеси лука и самогона. Ну нет, так просто меня не возьмёшь! Я резко дёрнул голову вперёд, и мой многострадальный лоб с хрустом врезался Семенцову в нос. Хрустнула, к счастью, не лобная кость (попробуй её ещё сломай), а носовая перегородка противника.
Тут же мне на лицо начала капать горячая кровь. А Семенцов, так и нависая надо мной, явно пребывал в прострации. Потом сполз с меня, сел на пятую точку и осторожно потрогал пальцами нос.
— Сука, ты ж мне его сломал, — прогнудосил он с таким видом, будто всё ещё не мог поверить в случившееся.
Кое-как, держась за стенку, я принял вертикальное положение, глядя на поверженного соперника сверху вниз.
— А теперь извинись, — сказал я, размазывая по своему лицу чужую кровь. — Проси прощения у Евдокии.
Он посмотрел на меня, в его глазах уже не было ненависти, только непонимание, как такое могло случиться.
— Ты…
Он запнулся, перевёл взгляд на растерянную Евдокию, потом снова на меня. Я по-прежнему нависал над ним, ещё и кровь на лице, думаю, придавала мне угрожающий вид.
— Ты чё, мужик? Я ж на тебя участковому заяву накатаю, ты ж по этапу пойдёшь…
— А я тебя щас прикопаю в огороде — и некому будет заяву писать.
Для убедительности я взялся за стоявшую рядом штыковую лопату, которой недавно выкапывал картошку. В глазах Семенцова мелькнул испуг.
— Слышь, мужик, ты это… Не шуткуй.
— Какие уж тут шутки, — с самым серьёзным видом сказал я, поигрывая шанцевым инструментом. — Ну что, извинения или на два метра под землю?
Он сглотнул, затравленно посмотрел на оробевшую Евдокию, и пролепетал:
— Дуся, ты это… Прости меня, а?
Я покосился на Евдокию, та молчала, её явно обуревали самые противоречивые чувства.
— Простишь его?
Она закивала, так и не в силах вымолвить ни слова.
— Прощает она тебя, — пояснил я Семенцову.
Поставил лопату на место, присел рядом с ним на корточки, он испуганно отшатнулся, но я его успокоил:
— Не бойся, не буду я тебя бить. Дай-ка нос твой гляну, я же врач всё-таки.
Он убрал ладонь, я осторожно потрогал пальцами носовую перегородку. Ни разу не хирург-травматолог, но навыки кое-какие всё же имею. Переносица была искривлена.
— Придётся потерпеть, — сказал я. — Можешь орать, но дёргаться не рекомендую.
И я резким движением вправил носовую перегородку.
— А-а-а!
Я едва не оглох от этого вопля. Блин, дверь-то открытая, соседи наверняка услышали и теперь бог знает что подумают. Ещё прибегут на помощь, чего доброго.
— Сука-а-а-а… Больно как!
— Зато нос снова ровный, — удовлетворённо констатировал я. — А теперь нужно остановить кровь.
— У меня лёд в морозильнике есть, в ванночке кубиками, — сказала Евдокия.
— Это потом, отёк снимать, а кровь мы сейчас остановим… Да не дёргайся ты, самое страшное уже позади.
Я незаметно активировал браслет и приложил ладонь к носу недавнего соперника. Минута — и сосуды сужены, кровь перестала течь, а у меня после исцеления лишь лёгкая слабость. Плюсом ещё усталость от недавней бойни, и шишка небольшая на лбу вздулась, так что холодный компресс с ледовыми кубиками в целлофане нам понадобился обоим. Так и сидели на диване, пока Евдокия замывала в сенях кровь.
На шум и в самом соседи заглянули, через забор пообщались с Евдокией. Та ответила, что это командировочный молотком себе по пальцу попал, вот и орал. Такое объяснение, похоже, соседку удовлетворило.
— Ну вы как?
Она зашла в комнату, посмотрела на нас, прижимавших компрессы к носу и лбу, вздохнула.
— Вот пришёл ты, Семенцов, на свою и нашу голову… Сейчас в крови весь домой вернёшься, и твоя мать прибежит ругаться, я её знаю.
— Не прибежит, — буркнул тот. — Скажу, что в овраг упал, и носом об корягу ударился.
— Думаешь, поверит?
— Ты в любом случае не при делах, я ей сказал, что Федьку Кудряшова пошёл проведать. Вот типа на обратном пути в потёмках в овраг и свалился… Ладно, пойду уже.
— Крепдешин только забери, я его на лавку в сенях положила, — сказала Евдокия.
— Себе оставь, на кой он мне?
Евдокий, чуть поколебавшись, кивнула:
— Ладно… А мать не спросит, на кой ты с крепдешином к Федьке попёрся?
— Она и не видела, как я свёрток брал, я ей его не показывал.
Проводив бывшего супруга, Евдокия села рядом со мной, убрала мою руку с полиэтиленовым пакетом, в котором плавали подтаявшие кубики льда.
— Не такая уж и большая шишка, вообще чуть заметная, — сказала она. — До свадьбы заживёт.
— Твоей или моей?
Она
