Нужна была гигантская выдержка, чтобы победить сознание, требующее успокоительных плодов тотчас, а не через годы непосильного труда. Но скоро искатель не только почувствовал превосходство своих знаний, но и начал нащупывать рациональное зерно самовыражения. Хотя его неумолимо тянуло в гуманитарную сферу, разум ученика говорил другое: он должен освоить принципиально важное для государства, непременно прикладное дело, которое могло бы обеспечить имя ученого и исследователя. А потом уже следовать велению сердца. Выбирать не приходилось – Ломоносов был согласен освоить любое дело, которое будет предложено.
Уже после нескольких лет изнурительной учебы Михаил счел возможным самостоятельно обратиться к руководству учебного заведения с просьбой послать его на год в Киево-Могилянский коллегиум изучать философию и точные науки. Настойчивость будущего светила русской науки была порождена все тем же качеством: никогда не ждать приглашения и не бояться просить или корректно требовать помощи в том, что могло бы помочь взобраться на новую, более высокую ступень в самореализации. Но желание быть справедливо замеченным при этом у него не выглядело наглостью или самоуверенностью, поскольку великовозрастный ученик-трудоголик ярко выделялся на фоне своих по большей части заурядных коллег. Его просьба была удовлетворена, и год, проведенный в городе-колыбели Великой Руси, не прошел даром, хотя и не прояснил мучивших исследователя вопросов. Безусловно, в зрелые годы на работе самого ученого несложно найти отпечаток детально проработанных многочисленных трудов древних и современных авторов, но Ломоносов сознательно воспитывал в себе отнюдь не способность к слепому запоминанию текстов, а умение синтезировать умопомрачительный объем информации, быстро распознавать существенное и, отделяя зерна от плевел, отбрасывать шелуху. Благодаря долгим поискам и просто отверженному корпению над науками он освоил самую сложную и самую очаровательную из них – синтез чужих знаний. Причем так непревзойденно, что потом это качество опрометчивые наблюдатели всегда причисляли к божьему дару, данному ученому.
Ломоносов приступил к учебе в тот возрастной период, когда вдвойне сложно заставить себя отказаться от живого, реального и пышущего молодостью мира ради эфемерной цели, имеющей выражение в виде букв и цифр. Но раз сделав выбор, он с решимостью религиозного фанатика ежедневно совершал насилие над собой, а подспорьем в этой неравной борьбе была лишь глубокая интроверсия его диковатой для столичного жителя натуры да неугасимое желание реализовываться. Имея в день «на денежку хлеба и на денежку квасу», он не сдавался, порой делая выбор в пользу бумаги или книги, а не удовлетворения безумной плоти, вопрошающей пищи.
И первые всходы борьбы появились: когда потребовалось отправить десять лучших учеников в Петербург, среди них оказался и крестьянский сын, не оставивший никаких шансов своим более молодым коллегам. А еще позже, когда Академия наук решила отправить на учебу в Германию трех петербургских студентов, двадцатичетырехлетний Михаил Ломоносов снова был выбран наряду с двумя шестнадцати-семнадцатилетними сынками известных и весьма влиятельных особ Российской империи. При этом в официальном документе было записано, что крестьянскому сыну из Архангелогородской губернии двадцать два. Не исключено, что как раз крестьянский сын сам и оказался автором этой «ошибки».
Он все еще наверстывал упущенное в детстве, и за границей особенно преуспел в этом: пока его молодые товарищи, вдыхая пленительные запахи всего иностранного, только набирались уму-разуму, Ломоносов приехал через четыре с половиной года сформировавшимся самостоятельным исследователем. В течение этого периода он уже написал несколько собственных научных работ, которые направил в Академию наук: подготовленные под руководством немецких научных наставников две работы по физике и абсолютно самостоятельный труд о правилах стихосложения в русском языке. Он также успел обзавестись семьей, взяв в жены скромную и терпеливую марбургскую девушку; его финансовые дела пошли несколько лучше – академия присылала достаточно денег для продвижения в дебрях большой европейской науки, – чтобы не задумываться о хлебе насущном.
Именно в этот период Михаил Ломоносов начал созревать как ученый с сумасшедшими непредсказуемыми амбициями. Он впервые решительно выступил с демаршем против научной некомпетентности – пошел на открытый разрыв с саксонским горным советником, преподававшим русским студентам «химию и металлургию». Последнее свидетельствует не только о научном росте самого молодого ученого, но и о противоречиях его сумбурного экзальтированного темперамента. Во-первых, он настолько трепетно относился к своему времени, что не желал заниматься под началом посредственного ученого, хоть и известного во всей Европе, да еще слывущего в России светилом в области горного дела. Уже тогда Ломоносов осознал, что главной ценностью жизни является время, потому без укоров совести поставил на западном ученом клеймо некомпетентности, что само по себе уже было жестом настолько же смелым, насколько и эмоциональным, и даже безрассудным. Об этой «путеводной звезде» от науки он написал: «…Самые обыкновенные процессы, о которых говорится почти во всех химических книгах, он держит в секрете и вытягивать их приходится из него арканом…» Секрет же Ломоносова состоял в том, что он эти книги изучал самостоятельно, не дожидаясь чьего-либо благоволения, в то время как другие слепо доверяли наставникам, даже не пошевелив пальцем, чтобы узнать, что делается вокруг в необъятном научном мире. Уже после разрыва с преподавателем и вынужденного бегства скитающийся по оказавшейся негостеприимной Германии Ломоносов все равно не прекращает упорных занятий – практически и дня не проходит без все новых и новых шагов на научном поприще. Во-вторых наука не просто стала делом жизни, банальностью, ради которой молодой человек презрел все остальные прелести жизни. Он нащупал идею: именно вдали от родины Ломоносов почувствовал, что его самореализация должна совпасть с самореализацией Российского государства, почти безнадежно отстающего в развитии наук. Он почувствовал свою растущую силу, свое желание и способность сказать веское слово в защиту отечественной науки. Интуитивно он осознал: само время требует не отделять себя от государства, и внутреннее чувство не подвело его и на сей раз.
Прибыв в Петербург с солидным багажом знаний, Ломоносов не получил тотчас обещанной должности профессора. Но это не повлияло на интенсивность работы ученого – он с еще большим ожесточением взялся за новые исследования. Когда же осознал, что официальная должность просто необходима как для восприятия его работы окружающими, так и для решения финансовых проблем, не отказал себе в удовольствии написать соответствующее прошение прямо императрице. Того, что, по мнению Ломоносова, было напрямую связано с движением к уже поставленной цели, он готов был добиваться любыми путями, не колеблясь, обращаться в самые высокие инстанции. Тут, как и всегда ранее, у Ломоносова сработал внутренний механизм творческого созидателя – действовать, расчищая себе дорогу для истинной свободы творчества, к которой он, как любой искатель, стремился интуитивно, но неотступно. Прибывшего из-за границы амбициозного студента, уже считающего себя ученым, назначили «адъюнктом физического класса»…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
