- Он работает, работает, - выгораживал Аркаша изгаженный унитаз. Только бумагу нельзя кидать, а то сразу все всплывает.
В ванной среди черт знает чего - еще и неизвестная рубашка в ржавчине более благородного происхождения - кровавого (но лужа на чугунной крышке все меркнет и меркнет). Двумя пальцами туда же ее, рубашку, в ведро. В стиральной машине воют словно бы загубленные души. А может, так оно и есть?
На полках за туалетными трубами строго одна под одной стояло по бутылке из-под пива, а в самый низ была засунута диковинная книга в зеленом мраморном переплете, оказавшаяся очень толстой тетрадью, из которой почти все листы были выдраны. Когда она всовывала тетрадь в мусорное ведро, наполняемое в шестой раз, растопырившиеся страницы выпихнули из себя старинную коричневую фотографию на картоне: какое-то неизвестное семейство, у некоторых членов которого были подрисованы глупые усы, а позади была довольно умело пририсована большущая обезьяна, дружески обнявшая всех за плечи.
Наталья хотела выбросить и фотографию, но что-то ее остановило, и она заглянула на оборот. Там оказалась загадочная надпись, сделанная, кажется, той же, промелькнувшей в ведре клинописью: "Чтобы воспарить, человеку необходимы два крыла: жажда истины и жажда бессмертия". Надпись вызвала в ней определенное почтение, и она поставила фотографию в книжный шкаф за стекло. Может, Андрюша знает, кто это (Аркаша не знал).
Звонок в дверь, Аркаша зажестикулировал с беззвучным отчаянием: меня нет, нет - тыкал в себя пальцем и отчаянно крутил головой, бледный, словно его пришли арестовывать. Хорошо, значит, всерьез решил порвать с этими.
Фу, как неприятно врать, даже этим...
- Мам, и к телефону тоже не подходи. Пожалуйста.
Господи, до чего он нервный!..
Телефонный звонок. "Слушаю", - мигом все забыв, схватила она трубку, а Аркаша схватился за голову. Ох, не годится она в конспираторы... Она почему-то думала, что Фирсов, опять насчет надбавок - это же для него вопрос идеи: пока, мол, мы не научимся выдирать друг у друга куски из горла, никакого прогресса не будет! А ведь пока система была всемогущей, он казался единомышленником: как же, читал Солженицына и Синявского, хотя и не читал Толстого...
Ощущая на лице жар из-за своей бестолковости, она делала Аркаше успокаивающие знаки - в трубке звучал сладкий женский голос.
- Наталья Борисовна? Здравствуйте, это мама Максима вас беспокоит, они его еще Кристмасом зовут, да-да, хи-хи, - и, убедившись, что ее признали, немедленно перешла на фамильярно-доверительный тон: - Тебя следователь уже вызывал?
Увидев, как она побелела, побелел и Аркаша и уже не сводил с нее округлившихся оцепенелых глаз. А она никак не могла понять, что ей втолковывает ее бодрая подружка по увлекательному несчастью: все должны говорить одно - вышел из дому в одиннадцать, воздухом подышать... а ходить никто к нему не ходил, только из школы...
Она сознавала одно: разговаривая с чужим человеком, падать в обморок неприлично. Но, из последних сил вежливо попрощавшись, она поняла, что случилось нечто настолько страшное, что истерикам здесь уже не место.
И она слушала почти как на совещании Аркашин лихорадочный захлеб: ничего страшного... двести двадцать четвертая сюда не подходит... несли маковые стебли - это не хранение наркотиков... будем говорить: нас какие-то парни заставили - и все... эх, черт, зачем мы той дорогой пошли, я же говорил, там гэзэ ходит!.. Главное, подлецы, обещали замять, я им все капэзэ подмел... Главное, в повестках не расписываться и телефон не брать, они, бывает, отстают...
Она вздрагивали только при словах "двести двадцать четвертая", "гэзэ", "капэзэ" - непонятных, но означающих Аркашину причастность к ужасному миру, к которому, уж в чем, в чем не сомневалась, они не могли иметь никакого касательства... Но сейчас она была нужна Аркаше - значит, о слабости не могло быть и речи. На диване, подпертом отрезком собр.соч. Л.Н.Толстого, она до рассвета ворочалась без сна, после двух таблеток, сосредоточенно, по-деловому прислушиваясь, не слышно ли подкованных сапог на лестнице. Телефонный звонок разбудил ее не сразу - уши были уже насквозь просверлены предыдущими звонками (голову хоть на веревочку нанизывай), а телефон звонил и звонил с небывалой настырностью (в другой комнате, вероятно, цепенел Аркаша).
За завтраком встретились как два преступника. Оба ели через силу. Глотать ей удавалось, только каждый глоток отдавался нескончаемым эхом под бескрайними сводами ее черепа (впервые в жизни почувствовала, что у нее не голова, а череп).
Осторожно, чтобы как-нибудь нечаянно не расписаться в повестке, она спустилась за почтой и вздрогнула, извлекши из ящика ту самую страшную повестку: явиться "по необходимости" к сотр-ку РОВД тов. К. Н. Жебрак. Легонько придерживая повестку за уголок, чтобы это как-нибудь не передалось тов. К. Н. Жебрак, она поднялась к себе, где Аркаша с расширившимися глазами тоже кончиками пальцев принял у нее повестку, прочел, бледнея, а потом побежал сжигать ее на газовой плите.
От нового телефонного звонка у нее подкосились ноги. Придерживая сердце, чтобы не выскочило, она слушала звонок за звонком глаза в глаза с Аркашей - оба бледные, с круглыми глазами... и вдруг она резко бросила ему: "Я не умею прятаться!"
Берясь за трубку, она уже знала, что не упадет в обморок, что бы ни услышала - в ней пробудилась гордость.
- Это квартира Сабуровых? Говорит старший оперуполномоченный Жебрак, - быстрый, но не развязный мужской голос. - Аркадия нет? А вы, извините, кто ему будете? А вы не могли бы зайти ко мне в отделение? Да хоть сейчас. Все, ладушки.
Линолеумный шашечный пол в коридорчике, если долго не сводить с него глаз, казался сложенным из кубиков, то выпуклых, то, каким-то незаметным скачком, вогнутых - так и тянулось: выпукло-вогнуто, выпукло-вогнуто, выпукло-вогнуто, вы...
Из облупленной стены торчал железный крюк для тех, у кого не было охоты ждать своей очереди. Но люди ждали и даже препирались - они и в очереди на расстрел будут препираться. Когда очередная жертва поднималась с места, откидное сиденье, и подлинно, выстреливало вслед, так что она каждый раз чуть не подпрыгивала.
Она старалась не поднимать глаз, навеки утратив право на достоинство, раз она сидит здесь, у двери с табличкой "Ст. оперуполномоченный РОВД К. Н. Жербак". Но блудливые глаза сами собой то и дело пытались что-нибудь углядеть через дверь, открытую из-за духоты в крошечном кабинетике К. Н. Жербака, выгороженном беленой фанерой из большой комнаты: лепнина на потолке перерезалась у самого ее истока.
К. Н. Жербак был очень широкий, приземистый, и почему-то казалось, что он восседает на подушках, как татарский хан. Сейчас перед ним сидел хмурый Антон-Маркоман.
- Ну что? - напористо и вместе с тем утомленно спрашивал К.Н. Жебрак. - Значит, ты твердо на зону решил поехать?
- Нет, - мрачно (но не испуганно) бурчал Антон. - Они сами первые полезли.
- Почему, интересно, против меня никто не лезет? Потом, все время на тебя жалобы поступают, что ты своим мопетом людям спать не даешь. Я тебе точно обещаю, останешься без мопета!
На грубой физиономии Антона впервые отразился страх:
- При чем... что вы к мопету?.. Мопет не виноват!
Внезапно глаза его наполнились слезами, и лицо задергалось в испуге, что они прольются. Однако за несколько секунд он справился с ними и снова превратился из испуганного мальчишки в неотесанного ощетинившегося мужичка. И так ее резануло по сердцу: никто на всем свете не видит, что это мальчишка... "Мопет" ему дороже жизни!
Когда сиденье выстрелило ей в спину и она в последний раз вздрогнула, она почувствовала, что ей не только страшно, но и невыносимо стыдно перед этим человеком, занятым тяжелой, нервной работой (ему беспрестанно звонили, входили с какими-то запросами, и он между делом всем отвечал, а она знала, что от таких переключений уже через двадцать минут начинает раскалываться голова). И на столе у него были разложены фотографии таких рож, что даже вверх ногами упаси господи.
- Значит, так, - Жебрак придавил широкой ладонью лежащие перед ним протоколы. - То, что они мне тут лапши навешали - я бы их мог расколоть в два счета! - в его голосе прозвучала уязвленная профессиональная гордость. - Но не хочется парню жизнь ломать. Но руки ему каждый день проверяйте. Вены. Возле локтей. И обязательно интересуйтесь, кто к нему заходит.
- Да мы, знаете, как-то привыкли ему доверять...
- Доверять?.. - Жебрак искренне расмеялся. - Доверяй, но проверяй слыхали мудрость?
- И к нему никто особенно не ходит - только пластинками обмениваются какие-то ребята, но как будто приличные, вежливые...
- А наркоманы всегда очень вежливые: "здравствуйте", "извините", передразнил он, очевидно проникаясь к ней сочувствием за ее глупость. А пластинки - они под музыку любят балдеть. В первую очередь - никаких контактов с Брондуковым.
