class="p1">Дома я лег на диван с книжкой. Надо было телефон отключить, но не собрался. И потому звонок, конечно же, раздался. Теперь-то уж точно это был Сумароков. Он как всегда был лаконичен, сказав, чтобы я заехал за ним во вторник, в шестнадцать с половиной часов. Ответив согласием, я положил трубку. Почитал немного перед сном и отрубился.
В понедельник все пошло обычным распорядком. И все равно что-то угнетало меня. Только когда начался урок у восьмого «Г», я почувствовал облегчение — все были на месте. Хотя чего я ждал? Никуда они от меня не денутся.
Пока шел урок, я думал вот о чем. А если родители моих парней решат куда-нибудь переехать? Ну пусть — не все, а только несколько семей, неужели их не выпустят из города? Это же не зона! Наверное, придумают что-нибудь. Тем, у кого нет нормального жилья, дадут квартиры, кто не доволен должностью или зарплатой — повысят и то и другое. И все обойдется без пыли, без шума. В таких случаях власти умеют действовать мягко, так что пойти против них решится только чокнутый. А чокнутым место в психушке.
На большой перемене я доложил трудовику о том, что Илья Ильич снова назначил встречу, об остальном, разумеется, умолчал. Я понял, что теперь буду смотреть на всех участников операции другими глазами. Только своими… Вот и сейчас поглядывая на жующего Витька, я старался рассмотреть в нем то, что раньше не замечал. Ведь этот человек сначала казался мне тихим пьяницей, потом — отличным рукастым мужиком, после головастым и решительным бойцом невидимого фронта.
А сейчас он кто? Лживый гэбэшник, готовый на что угодно, лишь бы выполнить приказ и своего не упустить? Насчет последнего я уверен не был. Курбатов ни в чем не проявил ни меркантильности, ни карьеризма. Да и он не виноват в моих заблуждениях на его счет. Может я и сейчас заблуждаюсь, а он остается таким, каким был с самого начала? А впрочем, мне-то какая разница? Я с ним детей крестить не собираюсь. Пока наши пути связаны, послать его ко всем чертям я не могу, но рано или поздно вся эта их операция завершится.
В коридоре меня тормознула Царева.
— Александр Сергеевич, к нам пришел ответ с металлургического комбината. Павел Павлович просит зайти к нему после уроков.
— Хорошо, Эва, я заскочу, — кивнул я.
Она испуганно оглянулась, не подслушивает ли кто?
— Прошу вас, Александр Сергеевич, прилюдно называть меня по имени и отчеству!
— Вас понял, Эвелина Ардалионовна! — нарочито громко произнес я и обезоруживающе улыбнулся.
Когда прозвенел звонок с последнего на сегодня урока, я направился в директорский кабинет. Помимо Разуваева и Царевой, здесь присутствовал и Трошин, который в нашей школе возглавлял парторганизацию. Комсомольский вожак тоже здесь находился. Им был десятиклассник Сева Митрохин — старший брат моего ученика Матвея. Парень явно стеснялся. Его редко приглашали на такие закрытые заседания. Пал Палыч кивнул мне и жестом пригласил садиться. Несколько мгновений он перебирал бумажки, потом заговорил:
— Я вот по какому поводу собрал вас, товарищи… Партийная и комсомольские организации металлургического комбината имени Орджоникидзе ответили на наш запрос по поводу оказания нам шефской помощи, в связи с проведением общегородской спартакиады. Коммунисты и комсомольцы комбината берут на себя обязательства отработать по дополнительной смене в месяц, перечисляя заработанные средства в нашу пользу. Признаюсь, это серьезное подспорье нашему школьному бюджету и считаю своим долгом поблагодарить учителя физкультуры Александра Сергеевича Данилова за проявленную инициативу. Мы просто обязаны ответить на почин работников комбината повышением дисциплины и успеваемости наших учащихся. Прошу товарищей Трошина и Митрохина провести соответственно партийное и комсомольское собрания, включив в повестку обсуждение положения дел с учебой и поведением в нашей школе. У меня все, вы свободны товарищи, попрошу лишь задержаться Александра Сергеевича.
Все, кроме меня, встали и ушли. А директор, после небольшой паузы, обратился ко мне:
— Уж и не знаю, как вас благодарить, Саша. Нам эти деньги ох как пригодятся…
— Отблагодарите, если не забудете оплатить пошив спортивной формы для наших будущих чемпионов, — ответил я.
— Ну как только швейная фабрика сошьет эту форму, мы ее изготовление обязательно оплатим.
— И на том спасибо!
— Я еще хочу задать вам, Саша, один личный вопрос, — смущенно пробормотал Разуваев.
— Задавайте, Пал Палыч!
— В субботу Тоня была у вас в гостях…
— Не отрицаю, — кивнул я, — но она ведь взрослая девушка…
— Я не об этом… — еще сильнее смутился директор. — Вернее — не совсем об этом. Она вернулась домой, вся такая счастливая, едва ли не светится. И все воскресенье сияет… Так вот я хочу спросить у вас, Саша, не должны ли мы, с Глафирой Семеновной, готовиться… хм, к… бракосочетанию?
— Так вы ведь, вроде, женаты!
— Вы меня не поняли! — отмахнулся Разуваев. — Я имею в виду — ваше с Тоней бракосочетание.
— Ах, вот вы о чем! — закивал я. — К сожалению, вынужден вас огорчить, мы с Антониной Павловной обсуждали совершенно иные планы. Скорее — связанные с общественной деятельностью. У меня есть девушка.
— Жаль! — вздохнул Пал Палыч. — А мы уж начали было надеяться.
— Ну, извините, Пал Палыч. Тоня прекрасная девушка. Повезет ее будущему избраннику.
— Да это вы извините, старика…
— Ничего. Я пойду?
— Идите!
Мне жаль старика, но ничем обрадовать я его не мог. Тигра девочка очень даже симпатичная, сложись жизнь по-другому, я может и не отказался бы на ней жениться, но сейчас я уж точно далек от этого, так зачем же подкреплять ложные надежды? А то, что Антонина Павловна светится после нашего разговора — это хорошо. Значит, не притворяется. И вряд ли она замешана в проекте, в который собираются загнать моих пацанов. Скорее всего, Илга просто попросила ее меня с нею познакомить. Вполне естественная для незамужней девушки просьба.
Кстати, об Илге… Я попросил у Раечки разрешения позвонить. Набрал номер квартиры Разуваевых. Моей бывшей там могло и не быть сейчас, но все же она ответила.
— Илга, привет! — сказал я.
— Здравствуй, Саша! Ты подумал над моей просьбой?
— Подумал!
— И каков твой ответ?
— Я должен с тобой поговорить.
— Хорошо. Я жду тебя.
— Буду минут через двадцать.
В этот момент из своего кабинета вышел Пал Палыч, в пальто и с шапкою
