Тем не менее герцог Виндзорский с супругой в тот же вечер отплыли. Нацистский заговор сорвался. Шелленберг в своем последнем донесении Риббентропу писал, что срыв плана произошел в результате влияния на герцога Монктона, «краха испанского варианта» и «умонастроений самого герцога».
В захваченных досье немецкого министерства иностранных дел имеется еще один документ по этому делу. 15 августа немецкий посол в Лиссабоне телеграфировал в Берлин: «Доверенное лицо только что получило телеграмму от герцога с Багамских островов, в которой тот просит сообщить ему пароль, едва возникнут обстоятельства, благоприятные для принятия нужных акций. Следует ли давать ответ?»
Никакого ответа на Вильгельмштрассе обнаружено не было. К середине августа Гитлер принял решение завоевать Англию силой оружия. И не было необходимости искать нового короля для Англии. Островом, как и всеми другими завоеванными территориями, будут управлять из Берлина. Так или примерно так думал Гитлер.
Такова эта любопытная история, изложенная в секретных немецких документах и дополненная Шелленбергом, человеком, менее всего заслуживающим доверия, хотя вряд ли он стал бы придумывать для себя столь нелепую, по его признанию, роль.
В заявлении, сделанном через лондонского адвоката 1 августа 1957 года после опубликования захваченных немецких документов, герцог заклеймил переписку между Риббентропом и германскими послами в Испании и Португалии как «намеренную фальсификацию и искажение истины». Герцог Виндзорский объяснил, что, когда в Лиссабоне в 1940 году он ждал отплытия на Багамские острова, «определенные люди», которых он считал деятелями, сочувствующими нацистам, предпринимали усилия, чтобы убедить его вернуться в Испанию и не принимать пост губернатора. «Меня даже предупреждали, что лично я и герцогиня подвергнем себя риску, если отправимся на Багамы, — заявил он. Но у меня никогда даже мысли не появлялось принять такое предложение. Я встречал его с презрением, которого оно заслуживало».
Глава 23. «БАРБАРОССА»: НА ОЧЕРЕДИ РОССИЯ
В то время как летом 1940 года Гитлер был занят завоеванием Запада, Сталин, воспользовавшись этим обстоятельством, вступил на территорию Прибалтийских государств, а также двинулся в сторону Балкан[77].
На первый взгляд отношения между двумя диктатурами складывались дружественные. Молотов, работая на Сталина, не упускал случая польстить немцам в связи с каждым новым актом агрессии. Когда 9 апреля 1940 года Германия вторглась в Норвегию и Данию, советский комиссар по иностранным делам поспешил заверить посла Шуленбурга, что «Советское правительство с пониманием относится к тем мерам, которые были навязаны Германии». «Мы желаем Германии, — уверял Молотов, — полного успеха в ее оборонительных мерах».
Спустя месяц, когда немецкий посол нанес визит Молотову, чтобы официально проинформировать его о наступлении вермахта на Западе, которое в соответствии с инструкцией Риббентропа «было вынужденной мерой, предпринятой Германией ввиду нависшей угрозы англо-французского наступления на Рур через Бельгию и Голландию», советский государственный деятель вновь выразил ему свое удовлетворение. «Молотов отнесся к моему сообщению с пониманием», телеграфировал Шуленбург в Берлин.
17 июня Молотов вызвал Шуленбурга, чтобы от имени Советского правительства принести поздравления «с блестящим успехом германского вермахта».
У комиссара по иностранным делам было припасено еще кое-что, но это «кое-что» для немецкого уха оказалось не особенно приятным. Молотов — можно при этом вообразить блеск его глаз — информировал немецкого посла, как в «срочном порядке» телеграфировал в Берлин последний, о «советских акциях против Прибалтийских государств», добавив, «что стало необходимым положить конец всем интригам, посредством которых Англия и Франция пытаются сеять разлад и недоверие между Германией и Советским Союзом в Прибалтийских государствах». Чтобы покончить с таким «разладом», Советское правительство, добавил Молотов, направило «специальных эмиссаров» в эти три Прибалтийские страны: Деканозова — в Литву; Вышинского — в Латвию; Жданова — в Эстонию. Все трое слыли искуснейшими сталинскими интриганами.
Свою миссию они выполнили с той добросовестностью, какой можно было ожидать от этого трио, особенно от двух последних.
Уже 14 июня, когда германские войска вступали в Париж, Советское правительство направило Литве ультиматум с требованием отставки ее правительства, ареста некоторых из его членов и права ввести такое количество войск Красной Армии, какое сочтет необходимым. Хотя литовское правительство и приняло ультиматум, Москву это не удовлетворило, и на следующий день, 15 июня, советские войска оккупировали эту единственную из Прибалтийских стран, граничащую с Германией. Еще через пару дней аналогичные советские ультиматумы были направлены Латвии и Эстонии, после чего они также были оккупированы советскими войсками.
В данном случае Сталин мог быть столь же жестоким и беспощадным, как и Гитлер, и даже еще более циничным. Подавив прессу, арестовав политических лидеров и объявив все партии, за исключением коммунистических, вне закона, русские устроили 14 июля инсценировку выборов во всех трех государствах. После того как таким образом «избранные» парламенты проголосовали за присоединение своих стран к Советскому Союзу, Верховный Совет (парламент) России принял их в свое отечество: Литву — 3 августа, Латвию — 5 августа, Эстонию — 6 августа.
Адольф Гитлер был унижен, но, занятый подготовкой к вторжению в Англию, не мог ничего поделать. Письма послов этих трех Прибалтийских стран в Берлине с протестами против русской агрессии были возвращены им по указанию Риббентропа. Чтобы еще сильнее унизить немцев, Молотов 11 августа предъявил им бесцеремонное требование ликвидировать дипломатические представительства в Каунасе, Риге и Таллинне в течение двух недель и закрыть консульства к 1 сентября.
Захват Прибалтийских государств не удовлетворил аппетита Сталина. В результате поразительно быстрого развала англо-французских армий создались благоприятные условия, побуждавшие Сталина захватить столько, сколько возможно. Очевидно, он полагал, что времени терять нельзя.
23 июня, на второй день после официальной капитуляции Франции и подписания перемирия в Компьене, Молотов опять пригласил нацистского посла в Москве, чтобы сообщить ему, что «решение бессарабского вопроса не терпит более отлагательств. Советское правительство полно решимости использовать силу, если румынское правительство отклонит мирное соглашение». Советское правительство ожидает, добавил Молотов, что Германия не только не помешает, но и поддержит Советы в их действиях. Более того, «Советы претендуют также на Буковину». Бессарабия была отторгнута от России Румынией в конце первой мировой войны, но Буковина никогда ей не принадлежала. Она входила в состав Австро-Венгрии, пока в 1919 году ее не захватила Румыния. На переговорах в Москве по поводу заключения нацистско-советского пакта Риббентроп — теперь он напомнил об этом Гитлеру — был вынужден уступить русским Бессарабию, но он никогда не давал согласия включить в сферу их интересов Буковину.
В Берлине возникла определенная тревога, которая распространилась и на штаб ОКБ на Западе. Вермахт зависел от румынской нефти, а Германия, кроме того, получала из этой балканской страны продовольствие и фураж. Все это будет потеряно, если Красная Армия оккупирует Румынию. Незадолго до того, 23 мая, в самый разгар сражения за Францию румынский генеральный штаб послал в ОКВ сигнал SOS, информируя немцев о том, что советские войска сосредоточиваются у румынской границы.
На следующий день Йодль суммировал реакцию на это сообщение в штабе Гитлера: «Обстановка на Востоке становится угрожающей из-за сосредоточения русских сил у границ Бессарабии».
В ночь на 26 июня Россия вручила Румынии ультиматум, требуя передать ей Бессарабию и Северную Буковину. Ответ необходимо было дать на следующий день. Охваченный паникой Риббентроп прямо из своего поезда направил срочные указания своему послу в Бухаресте: посоветовать румынскому правительству пойти на уступки, что то и сделало 27 июня. А уже на следующий день советские войска заняли вновь обретенные территории, а в Берлине с облегчением вздохнули, что по крайней мере богатые источники нефти и продовольствия не были отобраны у Германии.
Из этих действий и из секретных немецких документов очевидно, что, хотя Сталин и стремился захватить все что можно в Восточной Европе, пока немцы были связаны по рукам и ногам на Западе, он не желал разрыва с Гитлером и даже не помышлял об этом.
К концу июня Черчилль в личном письме пытался предостеречь Сталина об опасности немецких завоеваний для России, как и для Англии. Советский диктатор даже не потрудился ответить; вероятно, он, как и другие, считал, что с Англией покончено. И он выболтал немцам то, что так беспокоило английское правительство. Сэр Стаффорд Криппс, один из лидеров левого крыла лейбористской партии, которого премьер-министр срочно направил в Москву новым британским послом в надежде вызвать более глубокий отклик в сердцах большевиков, — безнадежное предприятие, как он позднее с горечью признавал, — был принят Сталиным в начале июля. Состоялась беседа, которую Черчилль охарактеризовал как «формальную и холодную». А 13 июля Молотов по указанию Сталина вручил немецкому послу памятную записку о содержании этой конфиденциальной беседы.
