Это прозвучало так неожиданно, что Сколот вначале ничего, кроме какого-то ребячьего недоумения, не испытал.
– Но при этом ты даже намеком не должен раскрывать источника своих знаний и открытий, – между тем продолжал Стратиг. – Это твое изобретение, которое оказалось невостребованным в России. Сошлись на влияние и лобби нефтегазовой олигархии в правительстве, коррупцию и прочие грехи власти. Тем более так оно и есть, китайцам об этом известно…
– Почему я должен… отдавать все Китаю?! – наконец-то совладал с собой Сколот. – Ничего не понимаю…
– Чтобы уравновесить потенциалы Запада и Востока, – был ему четкий ответ. – И на короткий период вывести последний в доминирующее положение.
В истоке реки Ура не прививали патриотизма в обычном его толковании и не читали соответствующих идеологических лекций; здесь учили мыслить иначе, видеть земное пространство взаимосвязанным по другим законам и не делить его на страны, континенты и полушария. По представлению гоев, в мире существовали лишь четыре стороны света, два подвижных центробежных вектора Запада и Востока, крестообразно сопряженных с осью – собственными центростремительными векторами России, устремленными внутрь себя с Юга и с Севера. Это положение определяло принципы и законы ее существования, о чем Сколот знал, однако не удержался от неуклюжих и неубедительных слов:
– Как же мы?.. У нас у самих кругом разруха!
– У нас другой путь, – окоротил его Стратиг. – России твой соларис сейчас не нужен. И впредь вряд ли понадобится…
Этого Сколот уже вытерпеть не мог и, охваченный обидой, не сумел избавиться от юношеской пылкой страсти:
– Но я создавал его, чтоб спасти недра и запасы!
– Не смей перебивать! Тебя учили, как следует получать уроки и их исполнять?
– Учили…
– Тогда слушай и внимай!
Ночные приключения с Белой Ящерицей так отвлекли внимание и притупили восприятие реальности, что Сколот только сейчас сообразил, отчего Стратиг так резко потерял интерес к его трудам. Все было очень просто – кто-то из сколотов опередил, представил свой вариант топлива, и вершитель судеб сделал свой выбор.
И теперь ненужный соларис можно отдать на сторону…
– Топливо китайцы не получат, – чужим, искрящимся голосом отрезал Сколот и услышал себя со стороны.
И Стратиг его услышал – сверкнул птичьим взором, однако вроде бы унял нетерпимый к возражениям тон.
– Если оставить себе, – даже как-то по-отечески, с сожалением произнес он, – твой соларис немедленно окажется на Западе. И в результате Россия не только его усилит – сама останется без штанов.
– Почему на Западе?
– Продадут. Вместе с тобой.
– Я уже слышал – людей продают, но…
– В том-то и дело, – задумчиво перебил Стратиг. – Продают всех – футболистов, ученых, женщин, детей, мужчин. Живыми и мертвыми, оптом и в розницу, отдельными органами, эмбрионами, абортированным материалом. Продают и покупают все, что имеет спрос и ценность. Рынок в обществе потребления… Тебя попросту выставят на торги. И ты даже не узнаешь, кому, когда и за сколько продан.
– Чем лучше Восток?
– Да ничем! Восток еще опаснее. Но Запад стремительно усиливает давление на мир, развязывает войны, меняет режимы в государствах. И все для того чтобы получить топливо и рабов на нефтяных полях… Российская империя распалась, сдержать этого монстра некому. Миру грозит новое рабство, изощренное, неузнаваемое, прикрытое демократической маской. Мы не можем допустить этого. Придется исправлять перекос горизонтали и усиливать Восток. Иначе вертикаль начнет испытывать дисбаланс. Не спеши, поживешь в Москве пять лет, поучишься, и сам увидишь, что происходит. Пойми, эта мера вынужденная и временная…
Потом Сколот жалел о своем безрассудстве, но тогда остановиться не мог.
– Соларис нельзя передавать никому, Стратиг, – выслушав, упрямо проговорил он. – Разве мы сами не можем распорядиться топливом? Я готов этим заняться, построить завод, наладить производство… Даже сам готов торговать соларисом!
– У тебя будет другой урок, – оборвал вершитель судеб. – Поезжай учиться в Бауманку.
– Не поеду! И топлива китайцам не отдам. Пусть лучше не достанется никому!
Вершитель судеб спорить более не стал, и наступила долгая, мрачная пауза, от которой зазвенело в ушах. Наверное, еще можно было что-то поправить в ту минуту, одуматься, уступить мудрости, повиниться за горячность, однако Сколот взирал на Стратига как на предателя и молчал.
– Когда-то я наказал твоего отца, – наконец-то проговорил вершитель судеб. – И отправил его странником… А тебе даже посоха не дам. Верни пояс и ступай.
– Куда? – еще не догадываясь, что происходит, спросил Сколот.
– На все четыре стороны.
Он нащупал пряжку тяжелого, с коваными бляшками пояса, к которому уже привык и не замечал, расстегнул его и сразу же ощутил свободу. Этими поясами сколоты, как монахи, перетягивали земные желания и искушения, дабы всецело предаться единственной страсти – науке.
В это время на пороге появилась Дара-ключница.
– У меня к тебе просьба, Валга, – вдруг с почтением заговорил Стратиг. – Вот этого отрока я лишаю пути. На все оставшиеся времена. Сделай так, чтобы он забыл все дороги. Замкни его в круг.
Старуха вскинула на Сколота неожиданно пронзительные, синие и молодые глаза – он выдержал взгляд.
– Я завяжу ему глаза.
– И еще сшей смирительную рубашку.
– Слепая я, нитку в иголку вдеть не могу, – проворчала Дара. – А ты – сшей… Сшить-то сошью, да налезет ли?
– Ты уж постарайся, Валга, – попросил Стратиг. – И чтоб никто снять не мог, пока сама не износится.
Дара осмотрела Сколота, словно мерку сняла, после чего проговорила тоном портного:
– На сорок лет хватит, не истреплет… Однако снять придется, государь, если раньше умирать соберусь.
– Не собирайся, не отпущу, – сказал вершитель судеб и приподнял вещмешок с топливом. – А с этим… сам распоряжусь. Не забудь оставить активизатор.
Сколот снял с шеи бронзовую фигурку глазастой совы и, протянув ее вершителю судеб, спросил со скрытым сарказмом:
– Научить пользоваться?
Стратиг не удостоил его ответом.
Последнее, что запомнилось, – сутулая, с обвисшими плечами, спина вершителя судеб, прикрытая овчинным полушубком. В тот миг ворохнулась мысль, что он, Сколот, своей горделивой, пылкой обидой наносит вред прежде всего себе и сам изменяет свою судьбу. Однако Дара взглянула на него осуждающе и легонько стукнула по лбу иссушенным кулачком:
– Ступай за мной, лишенец!
11
То ли от последних событий в Осколкове, то ли сам несчастный вид Оскола навевал некоторое оцепенение мысли, но Сторчак поначалу никак не мог сообразить, с какой стати сейчас надо без промедления оставить все дела и устраивать экскурсию в новгородский музей Забытых Вещей. Прочитав распоряжения в присутствии их молчаливого, беспомощного автора, он сначала и это все отнес к старческому маразму, за исключением содержания первых двух пакетов. Однако же покивал, заверил больного, что все исполнит в точности, и уже в своем кабинете еще раз внимательно изучил рукописное завещание, вложенное в третий конверт.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
