Иван понял, что ему уже не заснуть и тяжело, будто старик, встал и поплёлся в отхожее место. На дворе уже светало, небо серело, хотя несколько звёзд ещё с него поглядывали на землю. Вставать в такую рань не было никакого смысла, но бессмысленно валятся в безнадёжных попытках уснуть, ему надоело.
Никогда в жизни, сколько он себя помнил, ему не приходилось переживать ничего подобного. В какие бы тяжёлые ситуации он за прошедшие годы не попадал, гневить Бога сетованиями на тяготы ему и в голову не приходило.
«Окружили враги? Значит надо пробиться сквозь их строй. Нечего есть в осаждённом таборе? Так Сам Христос в пустыне обходился без нормальной еды не одну неделю. Воину, лыцарю, такое терпеть тем более пристало. А плакаться и молить Господа об уменьшении испытаний — себя не уважать».
Иван обнаружил, что стоит во дворе собственного дома (век бы его не видеть!) тупо уставившись на ворота.
«Боже ты мой, совсем бараном стал. Скоро, наверное, вместо сала и горилки, сено жрать буду. И постигнет меня вековечная баранья доля, стать чьей-то жертвой».
Со времёни прихода молодого, можно сказать, совсем юного, гонористого шляхтича Ивана Васюринского на Сечь, ему угрожала опасность. Она стала постоянной спутницей казака, была с ним всегда.
В дежурствах и патрулировании степи смерть угрожает каждый миг. Татары старались казацкие патрули и заставы вырезать в первую очередь, чтоб сохранить неожиданность своих набегов. Малейшая невнимательность могла обернуться смертью или рабской долей.
В быстро ставшем родным курене, который, в последствии, переименовали в его честь. Люди на Сечь прибывали разные, но, большей частью, совсем не мирные и без приверженности к доброте и милосердию. По крайней мере, те, кто там выживал. Любой из них мог взорваться от неосторожного слова, и даже страшное наказание за убийство боевого товарища останавливало не всех.
В поездках на родную Малороссию лучше было вести себя, как на вражеской территории. Польские паны и их прислужники казаков не любили, стоило ожидать от встречи с католиком или униатом любой, самой неприятной неожиданности. Добиться справедливости в польских судах, нечего было и мечтать. То есть помечтать можно, но всерьёз рассчитывать на какой-то толк от обращения в суд не приходилось.
Тем более, смерть охотилась за казаками, вышедшими в поход. Безразлично, сухопутный, на панов или татар, или морской, на турок. Военное счастье переменчиво, в любой миг на казацкий отряд или чайку могла обрушиться беда. Иван, успевший зайти в дом, полапал собственные лицо и голову.
«Чертовщина какая-то! Вроде недавно же брился, а зарос как пьяный ежик. Или, уже давно? Бесовские козни! Не помню. Совсем плохой стал, загнусь я от этой тихой жизни, скорее, чем от вражеских пуль и сабель».
Привычка к опасности в сочетании с личной храбростью, большой запас сил, физических и духовных, сыграли с Васюринским злую шутку. Став адреналиновым наркоманом, он в крайней степени тяжело переживал спокойный, размеренный образ жизни. Неожиданное, не по собственной воле сделанное изменение жизни, тяжёлым грузом давило на его психику. Опасность ушла из его жизни. Как и возможность возглавлять любимый, переименованный в его, честь, курень. И Иван затосковал.
На самом деле всё было не так уж плохо. Смертельный риск боя вполне мог прийти к Васюринскому прямо на дом. Стоило соседним государствам осознать, что казаки задумали строить государство, как вражеские армии зашевелились бы на всех границах. И вместо опеки куреня заботится о государстве — достойная замена. Но, пока, Иван пребывал в печали. И, что предосудительно для представителя старшины, пил по чёрному.
Для успокоения души вытащил всё своё оружие во двор и занялся его обслуживанием. Отполировал клинки двух своих сабель: тяжёлой, почти прямой, употребляемой им для морских походов, польской карабели и сильно изогнутого, лёгкого, булатного персидского шемшира, используемого в конных походах и носимого обычно у пояса. Блеск клинков, их, проверенная им острота, немного подняли его настроение.
Прервал чистку и помахал, тренируясь, сначала одной карабелью, потом обеими саблями сразу. Крутился в воображаемом бою до появления приятной усталости в плечах. Собственной сноровкой и выносливостью остался недоволен.
«Этак, встреться мне сейчас какой сильный вражина, порубит он меня на куски и не вспотеет. Если, конечно, я его раньше не пристрелю. Надо бы поболе упражняться и, пожалуй… поменьше пить горилку. Скорости в движениях и точности в ударах не хватает. Только как её, родимую, не пить? Сабли-то мне скоро совсем не нужны будут. Ничего кроме чернильницы, новомодной, Аркашкой предложенной невыливайки, мне носить надобности не будет. Ну… с прочим писарским причандальем. Чтоб ему!..»
Иван полюбовался холодным блеском карабели и переливами света на узорах шамшура, вложил клинки в ножны и занялся чисткой стволов. Но первым делом, разобрал, почистил и собрал ТТ. При всей неоднозначности отношения к попаданцу, к пистолету из будущего у бывшего куренного, были только любовь и преклонение.
«Пусть этот чёртов попаданец и жучара, по его собственному выражению, но пистолеты, им притащенные это…прекрасное оружие. Имей такое все казаки, и Стамбул и Варшаву взяли бы мы без серьёзного сопротивления. Особенно, если бы и ружья и пушки тоже скорострельными сделать. Разве что, калибр у пистолета маловат». — Иван поморщился, вспомнив вчерашний разговор с Аркадием, как раз о неведомых ему самому ранее калибрах. Попаданец так и не понял, что был близок к потере всех передних зубов и приобретению множества ушибов и синяков. В сильно поддатом состоянии он повёл себя в беседе с Иваном, как с выходцем из будущего. Между тем некоторые слова, говорить в лицо «лыцарю» и атаману нельзя ни в коем случае. По крайней мере, если не хочешь нарваться на крупные, возможно фатальные, неприятности. Легко проглатываемые выходцами из двадцать первого века оскорбления, для сичевика из века семнадцатого повод для сильной обиды. Оскорблять же вооружённого, привычного разрешать все проблемы силой человека — неразумно. Ивана удержала от немедленного выяснения отношений только возникшая ранее между ними дружба и понимание, что Аркадий обижает его не нарочно.
«Надо будет ещё раз объяснить дураку, что так говорить с атаманом — нарываться на беду. А с калибрами, их единообразием, он, наверное, прав, паршивец. Но какой же я молодец, что смог удержаться от чистки кулаком его зубов!»
Вечером предыдущего дня, уже при распитии втроём, со Срачкоробом, третьей бутыли, зашёл разговор о величине и весе пули. Аркадий и ранее говорил о необходимости производства единообразного оружия, но под воздействием горилки совсем разошёлся, доказывая надобность в унификации стрелкового и артиллерийского вооружения казаков. Иван и Юхим, собственно, с ним и не спорили, пытались объяснить, что почти всё оружие у казаков трофейное, а турки и поляки, гады, унифицировать свои ружья не собираются. Но попаданец закусил удила и орал, что казаки не понимают по глупости важность единых калибров.
Иван принялся чистить ствол своего нарезного мушкета, когда послышались знакомые шаги, а потом и стук в калитку.
Зашедший во двор Аркадий выглядел, если вспомнить вчерашний вечер, на удивление бодро.
— Слушай, придумал! Наконец, придумал! Представляешь, во сне разгадка приснилась. Иван ничего не понял.
— Постой! Что тебе там приснилось? И чего ты во сне выдумать мог?
— Способ укладки пороха!
— Куда?!
— Да в ракеты! Ну, в новые, большие. Чтоб они ровнее летали. Мне приснилось, почти как Менделееву, что внутри ракеты, надо посредине оставить воздушный канал. Тогда порох ровнее гореть будет.
— С чего ты это взял?
Аркадий открыл рот, чтоб прокричать ответ, но остановился в некотором изумлении. Подумав немного, он, уже спокойнее, ответил: — Знаешь, сейчас не скажу точно, но вот не догадываюсь я, не предполагаю, а точно ЗНАЮ, что ракета будет лететь более ровно. Наверное где-то читал и во сне вспомнил. Без источника сведений. Да, в конце концов, какая разница, откуда я это взял? Главное, что я уверен, что это будет работать. Пошли в лабораторию, там у нас ещё остался порох на одно испытание.
— А кто такой Миндилеев, которого ты упомянул?
— Менделеев. Великий химик. Кстати, наш, русский. Ему его открытие, обессмертившее его имя, приснилось во сне. Я лучше тебе о нём по дороге расскажу.
— Ладно, ладно. Погоди, снесу оружие в дом и пойдем.
* * *
Грешным делом, Иван сильно сомневался, что сон попаданца будет вещим. Привык уже, что приходится потратить много времени, нервов и денег, прежде чем придумки Аркадия воплощаются во что-нибудь дельное. Однако в этот раз, в кои веки, идея сработала сразу. Новая ракета, без боевого заряда, естественно, пролетела две сотни сажен почти по ниточке, отклонившись, в самом конце полёта, всего ничего, на десятка полтора шагов. Что означало возможность стрелять и по вражеским судам. Если и остальные ракеты, снаряженные подобным образом, будут летать не менее точно.
