— Ну, давай тогда посмотрим, можно ли об этом забыть. — И Джером взял ее за руку.
Они стояли на самой кромке пруда. Мимо скользили на коньках супружеские пары, родители, детишки, и все без исключения поглядывали на Глорию с Джеромом. До ее слуха доносились и шепотки, не очень-то отличающиеся от тех, какие она слышала в школе на следующий день после скандала в «Зеленой мельнице».
Зачем она пришла сюда? Если с трудом переносит эти любопытные взгляды во время такого невинного развлечения, как катание на льду, то как же она собирается провести жизнь с Джеромом, вдали от катка? Она никогда не слышала, чтобы супруги имели разный цвет кожи — бывают ли вообще такие пары?
Тут Джером без лишних слов вывел ее на лед, дернул за руку, и Глория вылетела вперед. Она не сдержалась и завизжала.
Он изо всех сил старался догнать ее, а она изо всех сил старалась сохранить равновесие. А потом все получилось — она смогла стоять ровно, и вовсе не было это настолько трудно, правда? — а он, смеясь, стоял рядом с нею.
— Что тебя так насмешило? — спросила Глория, но он только громче рассмеялся.
И она засмеялась вместе с ним.
Может быть, из-за плавного скольжения по льду, может, из-за того, что мороз щипал ей щеки, или оттого, что ее успокаивало тепло его руки, за которую она держалась, но Глория вдруг перестала думать о чем бы то ни было — мысли стали гладкими и спокойными, как этот лед под ногами. Она испытала то же самое, что и в недолгие мгновения, когда пела на эстраде «Зеленой мельницы», — блаженство и предвкушение будущего счастья.
А потом пошел снег.
Сначала с серого неба лениво падали отдельные снежинки, легкие как пух. Все на катке замерли, кто бы они ни были, с кем бы ни пришли сюда. Люди протягивали ладони, глаза их сияли, а детишки вопили от восторга. В тот чудесный миг Глория испытала такую же радость, что и окружавшие ее люди.
Они сделали еще несколько кругов по пруду, и снежинки повалили гуще, предвещая сильный снегопад — первый нынешней зимой, раньше обычного. Ведь не настал еще даже День благодарения[123].
Глория с Джеромом, задыхаясь и хохоча, словно ничего забавнее этого в их жизни не бывало, ушли с катка, рухнули на ближайшую лавочку и в изнеможении склонились друг к другу.
Снежинки блестели, как хрустальные, на длинных черных ресницах Джерома. Глория поддалась порыву и поцеловала его веки, ощутив, как тают на ее губах эти первые снежинки.
— Не нужно так делать на людях, — проговорил Джером и оглянулся — не видел ли кто. — С чего это тебе вздумалось?
— Ну, я же на свидании, — пожала плечами Глория.
Он присел на корточки и стал снимать с Глории коньки.
— Знаешь, что говорят, когда идет первый снег?
— Хм-м-м… что пора улетать на юг, в теплые края?
— Если бы!
— А разве тебе не нравится жить здесь?
— Ну вот, один есть, — сказал Джером, переходя ко второму ее коньку. — Этот город стал частью меня, хочу я того или нет. Здесь моя семья, здесь джаз. Но в моих жилах течет кровь непоседы, мне хочется взбудоражить какой-нибудь другой город — например…
— Нью-Йорк?
— Да! — воскликнул он, удивленный, кажется, тем, что она угадала. — Именно о нем я и думаю. А как ты догадалась?
— Мне показалось, ты мечтаешь не о Кубе. Хотя сейчас, — она зябко передернула плечами, — я бы и туда поехать не отказалась. — Она немного помолчала. — А ты можешь себе представить нас в Нью-Йорке?
— Нас?
Глория не могла бы сказать отчего, но ей очень понравилось, как прозвучало это «нас».
— Так можешь представить? — повторила она. — Выступать совсем в другом городе! В Гринич-Виллидж, даже в Гарлеме[124] — о нас заговорит весь Нью-Йорк. «Глория Роза и джаз-банд Джерома Джонсона».
— Мне нравится, как это звучит.
— И никто не будет нам мешать — ни родители, ни гангстеры из «Зеленой мельницы», ни бывшие подруги-предательницы, ни…
— Женихи?
Слово резануло ей слух, как ругательство.
— Не надо говорить о нем, не хочу портить себе такое чудесное свидание.
— Чудесное? — переспросил Джером. — Вы, мисс Глория Роза, хотите убедить меня в том, что это — чудесное свидание?
— Совершенно верно, — ответила Глория. — Как раз в этом я и хочу тебя убедить.
— Я знаю, как сделать его еще чудеснее. — Джером распрямился. — Хочешь горячего какао?
— Вот теперь ты говоришь на понятном мне языке, — рассмеялась она.
Джером повел ее в сарайчик рядом с прокатом коньков — там продавали кофе и какао по два цента за чашку. Они заняли очередь. Заметив их, стоявшая за прилавком девушка вздрогнула от неожиданности.
— Только посмотрите, кто к нам решил зайти! — На вид она была примерно ровесницей Глории, из-под вязаной черной шапочки поблескивали миндалевидные глаза; куталась девушка в поношенный матросский бушлат.
— Макс! — Джером выпустил руку Глории и чуть отодвинулся. — Как поживаешь?
— Тебе не кажется, что ты поздно этим интересуешься? — ответила продавщица. — Лучше месяц назад поинтересовался бы.
— Знаешь, я был очень сильно занят…
— Оно и видно. — Она окинула Глорию взглядом с головы до ног. — Слишком занят, развлекаясь с богатыми белыми девочками?
— Полегче, Макс. Не нужно говорить о том, чего ты совершенно не знаешь.
— Ты прав, знать я ничего не знаю, да только слышала, что на прошлой неделе к тебе домой заглядывала какая-то рыжая. Ночью. — Взглядом она резала Глорию на части. — Наверное, люди все выдумали.
— Мы сюда пришли выпить горячего, а не слушать твои ледяные речи. — Голос у Джерома звучал по меньшей мере на октаву ниже, чем обычно.
— Извини, объявление надо читать: мы подаем только горячее какао и кофе. Темные напитки. Черные напитки.
Пораженная Глория уставилась на девушку. Впрочем, она ведь хотела, чтобы все было по-настоящему — и получила, разве нет? Ей здесь не рады, им с Джеромом нигде не будут рады. А это ведь всего лишь юная дурочка, которая продает какао.
— Все нормально, — сказала Глория. — Мне не хочется пить…
— Это не нормально! — Джером бросил на прилавок пятицентовую монетку, а в глазах его уже бушевал гнев. — Ты дашь нам две чашки какао, как и любому другому посетителю. — Макс хотела что-то возразить, но он демонстративно обнял Глорию за плечи. — Давай, не тяни время.
Макс поцокала язычком, однако поставила на прилавок две чашки какао. Указала на них рукой в перчатке.
— Надеюсь, вам понравится, — подчеркнула она, обращаясь к Глории. — Получай удовольствие, пока предлагают, дорогуша.
Джером взял обе чашки, и они с Глорией в молчании вышли снова на улицу. Уже стемнело, по-прежнему шел несильный снег. Над замерзшим городом повисла зловещая тишина, прерываемая разве что отдаленным визгом тех немногих, кто еще не ушел с катка, да еще — проезжающими время от времени машинами. Джером подал ей бумажный стаканчик.
— Эта девушка — подруга моей сестры, — начал он извиняющимся тоном. — Я не хочу, чтобы ты думала, будто она для меня…
— Не нужно ничего объяснять. Я ничего и знать не хочу. — Ей действительно этого не хотелось. Она никогда до этого не задумывалась всерьез о том, что в жизни Джерома были другие женщины. Несомненно, их было немало — в той же «Зеленой мельнице» они толпились вокруг него каждый вечер. Но ей ли упрекать его в этом? У нее же в сумочке прожигает дыру огромный бриллиант…
Ой, прием в честь помолвки! Она совершенно забыла! Но опоздать было просто невозможно: сейчас только четверть шестого. Если сразу взять такси, она через двадцать минут будет дома, еще через десять — под душем, к четверти седьмого высушит волосы, оденется к…
— Идем сюда. — Джером потянул ее за рукав пальто и увлек в боковой переулочек. Оглянулся, удостоверился, что их никто не видит, и нежно поцеловал Глорию.
— Да, я же тебе так и не сказал, что говорят о первом снеге. С кем бы ты ни была, когда пошел первый за зиму снег, этот человек сильно изменит твою жизнь в предстоящем году.
— Ты это сам выдумал, — засмеялась Глория.
— Эй, Рыженькая, почему ты не веришь мне?
Они прошли по переулку, дошли до угла, и Джером поймал ей такси. Забрал стаканчик, который она так и держала в руке, и ласково сказал:
— А теперь езжай, развлекайся на своем приеме.
Такси отъехало, а она все смотрела на него в окошко. Прежде чем повернуться и уйти, он вылил какао на землю, и снег приобрел цвет шоколада.
* * *— У меня это просто не получится. — Глория, обернутая полотенцем персикового цвета, тяжело опустилась на край ванны, с ее волос стекали на спину капельки воды. До начала приема оставалось полчаса, а она еще не начинала одеваться. — У меня не осталось сил притворно улыбаться.
