Генерал — лейтенант X., который стал моим непосредственным начальником, когда Георг Лебер счел целесообразным создать промежуточную инстанцию между МАД и Федеральным министерством обороны, был по своему характеру полной противоположностью генеральному инспектору бундесвера. Я никогда не видел его смеющимся. Наверняка он на всякий случай записал все мои рассуждения дословно в свою тетрадь коротким и безупречно заточенным карандашом. Возможно, генерал считал, что ему нужно себя обезопасить. Кроме того, было очевидно, что он, практически не имея представления о разведывательной работе и в силу этого относясь с подозрением ко всему, что попадало на его письменный стол из этого ведомства, всегда испытывал неуверенность в вопросе о том, какие действия он лично должен предпринять или не предпринимать после доклада начальника Службы военной разведки.
К тому же его военный советник по вопросам МАД был человеком, который стремился получить мою должность, что ему впоследствии и удалось, правда ненадолго, пока его не сменил адмирал. Последний поначалу сошелся с женой подчиненного ему офицера, что в то время еще считалось предосудительным и подлежало дисциплинарному взысканию, позднее он совершил еще и некоторые уголовно наказуемые деяния и был предан суду. Очевидно, это были не самые лучшие времена в истории немецкой разведки. Наверняка было бы интересно заняться исследованием вопроса, почему эти офицеры были назначены на должности именно в военную разведку. Их неспособность исполнять свои должностные обязанности была известна многим, но только не статс — секретарю Хиле, в ведении которого находилась служба, и не ответственным господам из Федерального министерства обороны, которые оба оказывали на меня давление, с тем чтобы я согласился на назначение своих преемников на эту должность, что мне представлялось нецелесообразным. Тем не менее мне пришлось в конце концов подчиниться статс — секретарю и заместителю генерального инспектора в вопросе назначения Кразе, чтобы избежать моего увольнения на пенсию. В то время я еще хотел этого избежать.
Я уже тогда часто удивлялся тому, что контрразведка нашей службы не всегда достигала ожидаемых результатов. Часто я получал информацию, которая была мне уже известна из других источников, например, от американской военной разведки. Относительно надежности полковника Йоахима Кразе и достигнутых им выдающихся успехов в области контрразведки у меня неоднократно возникали некоторые сомнения. Как я уже писал, он считался чрезвычайно успешным специалистом. У меня возникали сомнения, однако я не хотел выказывать недоверия в адрес моего ближайшего окружения. А репутация Кразе в МАД и в особенности в главном штабе вооруженных сил считалась безупречной.
В своем кабинете, в сейфе, доступном только мне — лишь у моей секретарши госпожи Нордхофен в запечатанном конверте хранился дубликат ключа для исключительных случаев, — я хранил особо секретные документы, как, например, специальную информацию об известных политических и военных деятелях. К ним же относились документы, оправдывавшие тогдашнего министра обороны Франца Йозефа Штрауса в так называемом деле «Локхид».
25 января 1978 г. я был вызван в Ведомство федерального канцлера на совещание с координатором разведывательных служб при федеральном канцлере, госсекретарем д-ром Шюлером. После моего возвращения на службу я был проинформирован госпожой Нордхофен о том, что во время моего отсутствия полковник Кразе потребовал открыть мой сейф, поскольку ему понадобилось срочно ознакомиться с важными документами. В этой связи полковнику были выданы три папки, которые он, однако, уже успел вернуть на место. Сотрудники службы безопасности сделали об этом следующую запись:
25.01.1978 г. в 11.30 по распоряжению начальника 3–го отдела полковника Кразе был открыт сейф начальника управления офицером подразделения Г 3. В присутствии начальника 3–го отдела и офицера Г 3 госпожа Нордхофен передала папки полковнику Кразе. Перечень документов, содержащихся в папках, госпожа Нордхофен оставила у себя. Дубликат ключа и комбинация кода были возвращены в запечатанном конверте в сейф подразделения Г 3.
Я был удивлен, однако меня отвлек на ближайшие несколько часов другой очень важный вопрос. Тем не менее я подумал: а не успел ли Кразе при помощи сканирующей камеры, показанной мне ранее начальником нашего отдела спецтехники в хранилище изъятых улик, сделать несколько фотографий для Маркуса Вольфа? Однако я это подумал не всерьез. Тем не менее эта история впоследствии показалась мне очень странной, что подтверждается моей рукописной записью. Я записал: «В 13.20 вернулся из Бонна» — и добавил свой личный номер «Ко 25./1.». Все же это был странный случай, требовавший объяснения. Почему я в конечном счете не занялся расследованием этой истории, сейчас уже не могу сказать точно.
Это был очень странный случай. Очень хотелось бы знать, какую роль в нем сыграли отдельные участники событий. В особенности для меня до сих пор остается загадкой роль статс — секретаря.
В этом месте я также считал бы интересным провести научное исследование причин поведения политического и военного руководства.
Данные события были, насколько это возможно, скрыты от заинтересованной общественности. Тому должны были быть причины. Вместе с тем они повлияли на сотрудничество со спецслужбами союзников, в частности со спецслужбами Франции, Канады и США.
В то время я задавался вопросом, насколько восточным спецслужбам, прежде всего советскому ГРУ и спецслужбам ГДР Эриха Мильке и в особенности Маркуса Вольфа, удалось внедриться в руководящие круги бундесвера.
Примечательно, что эти мысли о МАД и предателе Кразе впервые посетили меня во время беседы с советским военным атташе. Генерал Книрков неожиданно задал мне вопрос, где я прохожу службу в бундесвере, он этого якобы не знал, так как раньше, к сожалению, со мной никогда не встречался. Я же тогда еще не хотел ему говорить, что являюсь руководителем Службы военной разведки, и поэтому ушел от вопроса.
Я его спросил: «Вы же наверняка знаете, господин генерал, военное ведомство в Кёльне? Вот там я и служу, в этом большом комплексе». Ответил я обтекаемо, хотя это более или менее соответствовало действительности, и я, таким образом, отвлек его от его вопроса.
Когда мне потом показалось уместным закончить нашу беседу, за которой продолжали наблюдать офицеры союзников, генерал Книрков повторил свое приглашение и добавил, что мы можем, конечно, встретиться и на каком — нибудь теплоходе, идущем по Рейну или в другом месте: «Как пожелаете, господин Комосса». На прощание я пожал ему руку. «Разговор был очень интересным, — сказал русский и после короткой паузы добавил: — А вы, наверное, довольны вашим новым назначением в Вюрцбург?»
Здесь нужно разъяснить следующее. За несколько недель до этого в прессе было опубликовано сообщение о том, что я получил назначение от министра на должность нового командира 7–й мотопехотной дивизии в Унне. Лишь за четыре дня до встречи с русским министр ввиду событий, связанных с генералом Гертом Бастианом, который отдал свои симпатии партии «зеленых», отменил свое решение и назначил меня командиром 12–й танковой дивизии в Вюрцбурге вместо Бастиана, то есть бросил меня, так сказать, на преодоление кризиса.
Министр Лебер однажды уже бросал меня на преодоление кризиса в МАД, где я, очевидно, справился с поставленной задачей ко всеобщему удовлетворению политической верхушки. О новом назначении в Вюрцбург сообщений в прессе еще не было. Ей еще не передали эту информацию. Советский атташе генерал Книрков, таким образом, дал понять, что советская сторона прекрасно знает, с кем он так долго беседовал на том приеме в Бонне. Нельзя сказать, чтобы я был удивлен, поскольку знал линию Востока: сосредоточение всех усилий на внедрение разведывательных служб в руководящие органы государства и бундесвера. Однако кто же были их агенты? — спрашивал я себя. Какие должности они уже успели занять? Мне уже давно было ясно, что у них имелись свои «кроты» и в Федеральном министерстве обороны, и в министерстве иностранных дел, и прежде всего в министерстве внутренних дел и в министерстве экономики. Но где они сидят, в каких приемных, в каких креслах? Карлу Винанду, руководителю парламентской фракции СДПГ с марта 1967 по август 1974 г., я не доверял, как и некоторым другим. Но их пора тогда еще не настала. Кстати, 26 июня 1996 г. Винанд был приговорен к двум с половиной годам заключения и денежному штрафу в размере одного миллиона марок ФРГ за шпионаж в пользу ГДР.
Русские владели внутренней информацией министерства обороны, это было очевидно, и они, к моему удивлению, давали это понять. Они знали свое дело, в которое в том числе входила задача показать противнику, что они по всей стране имеют свои невидимые форпосты вплоть до высших руководящих органов. Зачастую для руководителя службы разведки был велик соблазн дать понять это и другим. Однако и руководитель службы должен признать, что он сам нередко вел игру с противником краплеными картами. Возможно, это одна из предпосылок успеха в ремесле, столь же древнем, как проституция.
