Заседание проходило в здании Государственной канцелярии на Бальхаузплац. Представитель Людовика XVIII вошел в зал, окинув ироничным взглядом всех присутствовавших. Потом он уселся между представителями Пруссии и Австрии, а последний объявил ему, что государственные секретари соответствующих стран собрались для согласования текста предварительного соглашения.
Талейран удивленно поднял правую бровь:
— Государственные секретари?
Потом он указал на двух господ, сидевших перед ним, и сказал:
— Но господин де Лабрадор не является таковым и господин фон Гумбольдт тоже.
Князь фон Меттерних принялся объяснять, что маркиз Педро де Лабрадор — это единственный представитель Испании в Вене, а барон фон Гумбольдт сопровождает канцлера фон Гарденберга, который плохо слышит и не может обходиться без помощника. Бедняга фон Гумбольдт тут же доказал это, начав пересказывать прямо в ухо своему 64-летнему начальнику все, что происходит.
Талейран, бывший, как известно, хромым от рождения, тут же подхватил мысль Меттерниха и заявил:
— Если физическая немощь тут так уважается, то я тоже могу приходить в сопровождении помощников…
Меттерних открыл заседание, сказав несколько слов о долге, лежащем на конгрессе и заключающемся в том, чтобы укрепить только что восстановленный в Европе мир. Князь Карл Август фон Гарденберг добавил, что для прочности мира нужно свято соблюдать взятые на себя обязательства и что таково намерение союзных держав…
— Союзных держав? — перебил его Талейран. — Но против кого же направлен этот союз?
В своих «Мемуарах» он потом описал это так: «Я сидел рядом с Гарденбергом и, естественно, должен был говорить после него»[447].
На самом деле это не совсем так. Дело было не в том, кто за кем должен был говорить. Просто ситуация складывалась таким образом, что не вмешаться было невозможно. Несмотря на то, что мир был заключен, все кабинеты в начале переговоров занимали «если не совершенно враждебную, то, по меньшей мере, весьма двусмысленную позицию в отношении Франции. Они все считали себя в большей или меньшей степени заинтересованными в том, чтобы еще больше ослабить ее»[448].
— Уж не против ли Наполеона направлен союз? — продолжил свое выступление Талейран. — Но он, если я не ошибаюсь, находится на острове Эльба… Так, может быть, против Франции? Но мир заключен, и французский король служит порукой его прочности. Господа, будем откровенны, если еще имеются союзные державы, то я здесь явно лишний.
Было видно, что слова Талейрана произвели впечатление на присутствовавших. А он вновь заговорил:
— Если бы меня здесь не было, вам бы недоставало меня. Господа, я, может быть, единственный из всех присутствующих, который ничего не требует. Подлинное уважение — это все, что я желаю для Франции. Она достаточно могущественна, благодаря своему богатству, своей протяженности, численности и духу своего населения, единству своей администрации, а также защите, которую природа дала ее границам. Повторяю, я ничего не желаю для нее, но бесконечно много могу дать вам. Присутствие здесь министра Людовика XVIII освящает начала, на которых покоится весь социальный порядок. Основная потребность Европы — это изгнание навсегда мысли о возможности приобретения прав одним завоеванием и восстановление священного принципа легитимности, из которого проистекают порядок и устойчивость. Показав теперь, что Франция мешает вашим совещаниям, вы этим самым сказали бы, что вы не руководствуетесь больше истинными принципами и что вы отвергаете саму справедливость. Эта мысль далека от меня, так как мы все одинаково понимаем, что только простой и прямой путь достоин той благородной миссии, которую нам предстоит выполнить.
В зале заседаний поднялся шум, но Талейран как ни в чем не бывало продолжил:
— Парижский договор гласит: «Все державы, участвовавшие на той и другой стороне в настоящей войне, отправят в Вену полномочных представителей для того, чтобы принять на общем конгрессе постановления, которые должны дополнить предписания Парижского договора»[449]. Когда откроется общий конгресс? Когда начнутся его заседания? Эти вопросы ставят все те, кого привели сюда их интересы. Если бы некоторые державы, находящиеся в привилегированном положении, захотели, как об этом уже распространяются слухи, осуществить на конгрессе диктаторскую власть, то я должен сказать следующее: опираясь на условия Парижского договора, я не мог бы согласиться на признание над этим собранием какой-либо высшей власти.
Говорил Талейран почти два часа, и, надо признать, его выступление «изменило тональность всей конференции»[450]. Во всяком случае, после этого державы-победительницы не устраивали больше совещаний без участия Франции. Более того, Талейран каждый раз вел себя так, как если бы он был министром не побежденной, а победившей страны.
«Теперь за столом переговоров сидела уже “большая пятерка”. Франция получила равное право управлять работой конгресса»[451].
Биограф Талейрана сэр Генри Литтон Булвер пишет: «Талейран в Вене следовал линии поведения, которая всегда была своей собственной, независимо от правительств, которым он служил и которые полностью полагались на него — он был усердным и верным. Одним словом, он показал себя активным и очень ловким, служа политике, которую Людовик XVIII, с которым он поддерживал частную переписку, считал лучшей для своей династии и для Франции»[452].
В приведенной выше цитате кому-то может показаться странным слово «верный». Но это лишь тем, кто, следуя стереотипам, считает Талейрана «политическим хамелеоном». А некоторые вообще уверены, что дитя, брошенное в свое время родной матерью, вообще не способно на верность. Но Талейран действительно был человеком верным — верным самому себе и верным интересам Франции. И при этом Людовик XVIII, с которым Талейран действительно поддерживал частную переписку, мог считать лучшим для своей династии все, что угодно…
* * *
Напомним, Наполеон в это время находился в ссылке на средиземноморском острове Эльба, и Талейран, будучи на самом деле реалистом, постоянно напоминал и Каслри, и Меттерниху об опасности, все еще исходящей от экс-императора. Он даже советовал Людовику XVIII: «Формируется твердое убеждение в необходимости удалить Наполеона с Эльбы. Никто пока не знает куда. Я рекомендую Азорские острова. Они находятся в пятистах льё от любой большой земли. Лорд Каслри полагает, что португальцы не будут возражать. Хотя остается проблема — кто все это будет финансировать»[453].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
