«Да… да… это вы. Теперь я вижу!»
Они пошли в столовую, и Труус начала выносить тарелку за тарелкой с мясом и подливкой, картофелем, брюссельской капустой, яблоком и пудингом со смородиновым соком. С каждым укусом Корри чувствовала, как ее тело исцеляется и наполняется энергией.
За соседним столиком другая медсестра прошептала своей спутнице: «Я никогда не видела, чтобы кто-то так жадно ел».
После ужина Труус проводила Корри по коридору в большую комнату, где та смогла принять горячую ванну. Из сверкающей белой ванны поднимался пар, и Корри погрузилась по подбородок, чистая теплая вода успокаивала ее обожженную, покрытую струпьями кожу.
Труус вернулась и постучала в дверь. «Позвольте еще хотя бы пять минут!» – взмолилась Корри.
Труус оставила ее в покое: каждый раз, когда она возвращалась, Корри просила еще пять минут. В конце концов, ей предстояло смыть с себя десять месяцев жизни в грязи, а когда у нее в следующий раз появится возможность насладиться этой роскошью, было неясно. Наконец Корри сдалась и вышла, Труус протянула ей ночную рубашку. Они прошли по коридору в уютную спальню, отведенную медсестре, которая на тот момент была в отпуске.
Корри остановилась у входа. Цвет. Все, что она видела почти год, было серым, а в этой комнате царила гармония ярких сочных оттенков. Она взглянула на кровать, толстые шерстяные одеяла были откинуты, открывая хрустящие белые простыни. Она в наслаждении провела руками по мягкому хлопку взад и вперед. Труус предложила ей располагаться на кровати, подложила под ее ноги подушку и оставила ее отдыхать.
Оглядывая комнату, Корри продолжала впитывать воздух свободы и наслаждаться своим новообретенным убежищем. Напротив кровати была полка, заполненная всевозможными книгами, и снаружи она могла слышать знакомые звуки Голландии: гудки лодки на каналах, детей, играющих и перекликающихся друг с другом на улице, и, вдалеке, хор, поющий под звуки карильона.
Она вернулась домой.
Глава 25
Дежавю
Ближе к вечеру следующего дня зашла медсестра и отвела Корри в другую комнату, где ей предстояло пробыть несколько дней. Где-то поблизости по радио играла композиция Баха, первая музыка, которую Корри услышала за последние десять месяцев.
Это произвело на нее такое впечатление, что она опустилась на пол и зарыдала. Бог действительно вернул ее к жизни. Она была пленницей, а Господь выкупил ее и освободил. Она чувствовала, что во всем этом предусмотрен скрытый смысл, определенная цель, и с этого момента воскрешения – как у обращенного Савла из Тарса – у нее будет новая миссия. Равенсбрюк стал ее дорогой в Дамаск.
Итак, сначала она должна уведомить Виллема и Нолли о своем освобождении, а затем добраться до Харлема. Однако отсутствие транспортного сообщения осложняло возвращение домой, с телефонной связью тоже были проблемы. Корри провела в приюте десять дней, восстановила силы и дождалась попутной поездки в грузовике, нелегально провозившем еду. Ехать планировали ночью, на выключенных фарах.
Несколько часов грузовик трясся в темноте, и когда они добрались до Хилверсума, Корри направила водителя к дому Виллема. Мгновение спустя Виллем, Тина и две их дочери уже обнимали Корри.
Корри рассказала о болезни и смерти Бетси, и лицо Виллема вытянулось. «Хотел бы я получить хотя бы такие новости о Кике. Ему было бы гораздо лучше сейчас с Бетси и отцом, чем там, где он есть». Они ничего не слышали о своем сыне с тех пор, как Кика депортировали в Германию.
Корри пробыла у них две недели – отчасти для того, чтобы снова привыкнуть к нормальной жизни, но в основном для того, чтобы приятно провести время с братом и его семьей. Она видела, что Виллему приходилось тяжело: он ходил с тростью и прихрамывал, по сути, он медленно умирал. В тюрьме он заразился туберкулезом, и последствия болезни недвусмысленно проступали на его истощенном теле.
Сначала отец, потом Бетси, возможно, Кик, а вскоре и Виллем – неумолимо тикали часы потерь. Брат не обращал внимания на свои недуги. В доме престарелых, которым он заведывал, содержалось пятьдесят постояльцев, и Виллем упоенно утешал их всех и заботился о заведении.
Через несколько дней Корри заметила кое-что еще. Никогда еще у Виллема не работало столько молодых женщин: одни помогали по хозяйству дома, другие ассистировали медсестрам, третьи трудились на кухне, четвертые – в качестве секретарей. Выяснилось, что это были вовсе не девушки, а переодевшиеся молодые люди, пытавшиеся избежать немецких лагерей. Даже в условиях ограниченных возможностей Виллем продолжал помогать Сопротивлению.
Корри очень соскучилась по Нолли, мечтала попасть в любимый Бейе, и, наконец, Виллем отправил ее домой. Такая поездка тоже считалась нелегальной, но он нашел шофера, который согласился проехать 50 км от Харлема, чтобы забрать ее. Немецкие власти разрешали Виллему использовать корпоративную машину дома престарелых только в пределах города, поэтому они договорились встретиться с водителем в секретном месте в Хилверсуме.
Подъехав, Корри увидела длинный черный лимузин, ожидающий в снегу у дороги. На нем были государственные номера, а задние окна закрывали занавески. Она поцеловала Виллема на прощание и проскользнула в незнакомую машину.
«Герман!»
«Моя дорогая Корнелия, – ответил Пиквик, – Бог управил нам снова встретиться!»
В последний раз Корри видела его в автобусе, направлявшемся в Гаагу, избитого и истекающего кровью. Теперь он выглядел нормально, как будто с ним ничего не случилось, если не считать недостающих зубов.
Как всегда, Пиквик владел свежайшими новостями. По его словам, подполье активно функционировало, многим молодым людям приходится скрываться. Корри спросила о судьбе евреев, которых она оставила в Келье ангелов, и Пиквик подтвердил, что они все были в безопасности, за исключением Мэри ван Италли, которую арестовали и отправили в Польшу.
Лимузин проехал по мосту Спаарн, ведущему в центр Харлема, и Корри поразилась видом грота у церкви Святого Баво[66]. Над величественной готической церковью, построенной между 1245 и 1520 годами, возвышался 75-метровый шпиль, здесь размещался знаменитый орган Кристиана Мюллера[67]. В момент своего создания, в 1738 году, он был самым большим органом в мире. Инструмент занимал всю западную стену церкви, возвышаясь почти на сто футов, и был украшен двадцатью пятью статуями, вырезанными Яном ван Логтереном, амстердамским скульптором. На вершине здания сидят два позолоченных льва, в лапах которых – герб Харлема.
Услышав об этом органе, в 1740 и 1750 годах специально чтобы поиграть на нем приезжал Георг Фридрих Гендель. Шестнадцать лет спустя, в 1766 году, у его педалей стоял десятилетний вундеркинд, Вольфганг Амадей Моцарт.
Поскольку церковь находилась так близко к ее дому, Корри считала ее такой же родной, как и свой часовой магазин тен Бумов. Бейе ждал ее. Когда лимузин свернул на Бартельйорисстраат, Пиквик предупредил ее, что дом не совсем тот, что прежде. По его словам, после
