На этом фоне не слишком убедительно выглядят рассказы о зловещих планах «переворотчиков»: 250 000 наручников", "атомная кнопка" и возобновление "холодной войны"; "планы взрыва" какой-то АЭС… Похоже, после победы демонизация врага была продолжена — уже чтобы подчеркнуть собственный героизм: так в свое время были созданы мифы "взятия Бастилии" и "штурма Зимнего" (за "документальные кадры" которого даже на Западе часто выдается сцена из фильма Эйзенштейна…).
Хочется надеяться, следствие расставит все точки над «i». Но уже сейчас юристы утверждают, что действия «путчистов» нельзя квалифицировать как "измену Родине"; их следует судить за превышение власти ("Московские новости" c. 36, 1991; «Культура», 14.9.1991). Такое же мнение высказал писатель-эмигрант В. Максимов: "решившись на антиконституционные действия, заговорщики просто по-своему истолковывали интересы этой самой Родины. Победителям не следовало бы забывать, что по недавним опросам общественного мнения, проведенным уже по следам путча, 40 процентов опрошенных высказали его инициаторам поддержку. Уверен, что в случае успеха заговора таких оказалось бы в два раза больше" ("Комсомольская правда", 7.9.1991).
Каковы бы ни были цели ГКЧП — вероятно, сами путчисты прекрасно понимали, что коммунистическая идеология отжила свой век. Видимо, поэтому "в указах-приказах ГКЧП идеологический коммунистический флер почти отсутствовал… Это был переворот ВПК… ВПК не ругательное слово, а естественный феномен, его не надо ликвидировать, его надо цивилизовать…к лету 1990 года стало ясно, что власть КПСС убывает подобно шагреневой коже. Жизнь доказала, что КПСС опоздала на поезд: в государственный переворот партию не взяли… ВПК решил полагаться на самого себя" (К. Плешаков, "Новое время" c. 37, 1991).[39]
Корреспондент радио «Свобода», М. Смирнов высказал даже убеждение, что "переворот не был коммунистическим", а был ориентирован на «ура-патриотические» круги и "особое место в нем отводилось Церкви" (радио «Свобода», 4.9.91). В верности этого заявления можно усомниться (ибо цель Смирнова — очернить патриотов "причастностью к путчу"), но оно говорит о том, что, если бы даже путч устроили люди, обладающие здоровым национально-религиозным сознанием, — похоже, это для «Свободы» (и для западных политиков) было бы столь же неприемлемо.
Западные правительства (чья позиция решающим образом повлияла на события) сразу же заявили о непризнании происшедшей в СССР смены власти [перешедшей от Горбачева к ГКЧП] как "противозаконного и неконституционного путча" — как будто можно считать абсолютно законной конституцию полутоталитарного СССР и как будто не бывают в истории моменты, когда страну спасает именно нарушение существующей законности. Ведь и США своим возникновением обязаны "неконституционному путчу" и гражданской войне.
Но нельзя не видеть, что россияне в создавшейся ситуации стояли перед более сложным выбором, чем Запад. Поэтому пора поставить основной вопрос: уместно ли применять западные демократические клише (кто как вел себя по отношению к "законному главе государства") — для оценки событий в еще не демократической стране? И уместно ли проводить чистки по этому принципу?
Термин «путч» подразумевает незаконность перемены, "введение чрезвычайного положения" претендует на законность. Однако юридическая граница между этими терминами оказалась очень тонка: в этом акте участвовали не какие-то «полковники», а само руководство СССР. На это обратил внимание и парижский историк М. Геллер: "Трудно назвать «переворотом» ситуацию, в которой остается на месте вся структура государственной власти, кабинет министров в полном составе, вся структура партийной иерархии… Они всего-навсего выбрали одну из горбачевских линий, одну из множества, которые проводил президент… ("Русская мысль", 23.9.1991). Демократ Л. Баткин тоже считает, что это не был путч, ибо "заговорщиками были сами верхние структуры власти"; это "не государственный переворот, а государственный поворот, то есть правящая верхушка решила… резко переложить румб" (радио «Свобода», 29.8.1991).
* * *
Не участвовал в "повороте румба" лишь один человек в системе власти: президент СССР. Именно на этом основании Запад и Ельцин призвали к восстановлению его власти, но для значительной части населения страны юридическая граница была трудноуловима: ведь этот все более непопулярный президент был к тому же и Генеральным секретарем ЦК КПСС — главой той самой структуры, которая с 1917 г. душила страну.
К тому же не кто иной как сам Горбачев сформировал это «путчистское» руководство страны, не обнаруживая с ним принципиальных разногласий в повороте направо, происшедшем осенью 1990 г. В сущности, «путч» они начали совместно уже тогда, и можно лишь удивляться, что в августе Горбачев не оказался в их компании. Впрочем, его роль еще не уточнена: пишут, что "блокады Фороса не было" ("Комсомольское знамя", 4.9.1991); что 19 августа Ельцин смог туда позвонить ("Демократическая Россия", 23.8–4.9.1991); Янаев 20 августа в «Правде» высказал Горбачеву "всяческое уважение" и уверенность, что тот, "поправившись, вернется к исполнению своих обязанностей", а после провала «путчисты» ринулись [21.8.91] не в какой-нибудь Китай, а все к тому же Горбачеву… (Но, быть может, все это кажется подозрительным опять-таки из-за того, что «путчистов» демонизировали: в рамках более спокойной версии "поворота румба" все выглядит объяснимым…)
Позже выяснилось, что вооруженная охрана Горбачеву была оставлена прежняя, имевшая обычный контакт с погранвойсками; меры предосторожности против сопротивления Горбачева не были предприняты — то есть ГКЧП не видел в Горбачеве своего противника. И Горбачев не видел в действиях прилетевших к нему 18 августа ГКЧПистов какой-либо угрозы себе — иначе бы приказал охране арестовать их. Очевидно, что он решил выждать развития событий; он мог следить за ними по телевизору и радио. Позже в ходе расследования "изоляции Горбачева" один из офицеров охраны заявил: "Наше руководство подготовило специальные схемы, основываясь на которых, мы и должны были давать показания… следователи тоже знают это и «ненужных» вопросов не задают, а если все же об этом спрашивают, то мы отказываемся отвечать. Ведь у нас есть свои секреты". Сам Горбачев сказал на пресс-конференции после Фороса: "Я вам все равно не сказал всего. И никогда не скажу всего" ("Коммерсант", 19–26.8.1991; «Труд», 3.9.1991; «Куранты», 22.10.1991).
На следствии члены ГКЧП утверждали, что чрезвычайное положение готовилось давно по поручению Горбачева; что перед вылетом в Крым Горбачев заявил правительству: "Видимо, без чрезвычайных мер не обойтись"; что в Форосе 18 августа он был информирован об их плане, обсуждал его, порываясь писать обращение к Верховному Совету с просьбой обсудить введение чрезвычайного положения, попрощался с приехавшими доброжелательно, но не стал присоединяться к ним, предпочитая переложить ответственность на них и выждать время: "Черт с вами, действуйте, как хотите, а я с вами не согласен". Таким образом, ГКЧПисты "не собирались брать власть, а только ждали созыва Верховного Совета и возвращения Горбачева" ("Общая газета", 15–21.8.96; «Гласность», 18.3.94; "Советская Россия", 3.9.94, 20.8.96, 21.8.97). И лишь после провала ГКЧП Горбачев заявил о «путче», «предательстве» и «изоляции», переняв позицию Ельцина и "мирового сообщества"… Сходная версия опубликована также Л. Радзиховским ("Огонек" c. 41, 1991). Е. Киселевым ("Русская мысль", 21.8.92), Д. Штурман ("Русская мысль", 6.11 92). А член ГКЧП Павлов даже полагает что Горбачев сознательно решил их использовать, "чтобы расправиться нашими руками с Ельциным… Ельцин, я уверен, знал этот сценарий и… тоже решил использовать нас, откорректировав сценарий Горбачева. Он решил нашими руками убрать Горбачева… (Павлов В. "Горбачев — путч. Август изнутри", М., 1993). [Прим. 1998 г.]
Нравственную же ущербность избранного Западом мерила законности особенно ярко демонстрирует то, что, вернувшись из Крыма, «мерило» подтвердило свою приверженность коммунистическим принципам… Все это делает неубедительным осуждение тех, кто имел по вопросу законности другое мнение. И прежде всего — военных, которые оказались в труднейшей моральной ситуации: ведь они присягали повиноваться приказу, тем более правительственному…
Формально рассуждая, многие шаги Ельцина (например, перевод союзных учреждений под свое подчинение[40]) были еще менее конституционны, чем "поворот румба" ГКЧП. И "почти все указы Ельцина после победы — это грубейшие нарушения законов и конституции, причем не только СССР, но и РСФСР", — пишут в "Русской мысли" (6.9.1991): "Возьмем, к примеру, указ о системе органов исполнительной власти в РСФСР, которым президент присваивает себе право назначать глав администрации областей и округов". Вспомним и роспуск избранного союзного парламента, и игнорирование результатов референдума о сохранении Союза…
