тогда лежал с колитом на втором этаже небольшой гостиницы, где временно поселился мой младший брат, подыскивавший себе новое жильё. Прошла неделя, но здоровье моё нисколько не улучшилось. Именно по этой причине брат решил поручить заботу обо мне N-сан. N-сан рассказала мне эту историю легко и спокойно в один из дождливых майских дней, помешивая на огне жидкую кашицу.
Однажды весной контора по найму сиделок послала N-сан в семью Нода, жившую в районе Усигомэ. В семье не было мужчины-хозяина. В доме жили мать, дочь на выданье, её младший сын и служанка. Не успела N-сан поселиться у них, как её охватила гнетущая тоска. Одной из причин было, видимо, то, что брат и сестра болели туберкулёзом. Но была и другая причина – окружавший флигель сад в четыре с половиной дзё[34], где не было ни одной выложенной камнем дорожки, сплошь зарос хвощом. Этот буйно разросшийся сорняк, по словам N-сан, «поднялся до самого навеса, крытого чёрным тростником».
Мать звала дочь «Юки-сан», а сына просто «Сэйтаро». Юки-сан была своевольной: когда ей измеряли температуру, она, не доверяя N-сан, старалась всякий раз подсмотреть, что показывает термометр. Сэйтаро, в противоположность Юки-сан, никогда не совал носа в дела N-сан. Может быть, ему просто всё было безразлично. Обращаясь к N-сан, Сэйтаро всегда краснел. Мать жалела дочь больше, чем сына, хотя сын был болен серьёзнее.
– Не знаю, как я могла воспитать тебя таким безвольным, – всякий раз выговаривала мать сыну, приходя к нему во флигель, где тот лежал. Но Сэйтаро, которому уже исполнился двадцать один год, почти никогда не отвечал матери, а, лёжа на спине, лишь плотнее закрывал глаза. Лицо его было прозрачно-белым.
N-сан, когда меняла Сэйтаро пузырь со льдом, иногда казалось, что на лицо его легла тень заполонившего весь сад хвоща.
Однажды, часов в десять вечера, N-сан пошла купить лёд на ярко освещённую торговую улицу в нескольких кварталах от их дома. На обратном пути, когда она свернула в пустынный переулок, вдоль которого тянулись особняки, кто-то сзади догнал её и обнял. N-сан, разумеется, испугалась, но всё же обернулась – лицо, которое ей удалось рассмотреть в темноте, было точь-в-точь лицом Сэйтаро. И не только лицо. И коротко остриженные волосы, и кимоно из тёмно-синей хлопчатобумажной ткани в мелкий горошек были такими же, как у Сэйтаро. Но не мог же очутиться на улице Сэйтаро, у которого третьего дня шла горлом кровь, не говоря уже о том, что он вообще не мог бы так поступить.
– Ну-ка, сестрица, выкладывай деньги, – ласково заговорил юноша, продолжая обнимать N-сан.
Как ни странно, N-сан показалось, что голос тоже принадлежит Сэйтаро. N-сан была смелой и, крепко схватив юношу за руку, сказала:
– Ты что делаешь? И не стыдно тебе? Я живу в этом доме. Отстань, а то сторожа позову.
Но юноша продолжал твердить:
– Выкладывай деньги.
N-сан, к которой постепенно вернулось самообладание, снова посмотрела на юношу. И снова убедилась, что у него действительно черты лица застенчивого Сэйтаро. N-сан стало жутко, и, продолжая держать юношу за руку, она закричала:
– Дедушка, скорее сюда!
Услышав крик, юноша стал вырывать руку. N-сан сразу же выпустила её. И юноша пустился бегом.
Запыхавшись (когда она опомнилась, то обнаружила, что крепко прижимает к груди платок, в который был завёрнут лёд), N-сан влетела в дом. Там стояла полная тишина. Заглянув в гостиную, N-сан смутилась, увидев хозяйку, читавшую вечернюю газету.
– N-сан, вы? Что случилось? – В голосе хозяйки слышалось недовольство. И не только потому, что её испугал громкий топот, но и потому, что N-сан дрожала всем телом, хотя и пыталась улыбнуться.
– Ничего особенного, просто, когда я поднималась по нашей улице, ко мне стал приставать какой-то человек.
– К вам?
– Да, вцепился в меня сзади и говорит: «Ну-ка, сестрица, выкладывай деньги». Представляете?..
Из соседней комнаты донёсся голос лежавшей в постели Юки-сан. Голос звучал необычно сурово, что явилось неожиданностью не только для N-сан, но и для матери девушки.
– Мама, если можно, чуть потише.
N-сан, у которой слова Юки-сан вызвали скорее презрение, чем недовольство, воспользовавшись случаем, вышла из гостиной. Лицо юноши, похожего на Сэйтаро, всё ещё стояло у неё перед глазами. Нет, не лицо юноши, лицо самого Сэйтаро, только с чуть стёршимися чертами.
Минут через пять N-сан понесла во флигель пузырь со льдом. А вдруг Сэйтаро там нет, вдруг он умер? Вот какая мысль пришла N-сан в голову. Но, войдя во флигель, она увидела, что Сэйтаро тихо спит при свете ночника. Лицо его было по-прежнему прозрачно-белым.
Казалось, на него легла тень заполонившего весь сад хвоща.
– Давайте снимем пузырь. – Когда N-сан говорила это, у неё было такое ощущение, будто кто-то стоит у неё за спиной.
* * *
N-сан закончила свой рассказ, и я, глядя ей в лицо, спросил с некоторым злорадством:
– Сэйтаро… Вы его, наверное, любили?
– Да, любила, – ответила с неожиданной для меня чистосердечностью N-сан.
Кармен
Когда же это было? До русской революции или уже после? Кажется, всё-таки после. Да нет, определённо после, потому что я запомнил каламбур, отпущенный Данченко в моём присутствии.
Дело было душным дождливым вечером. Господин Т., театральный режиссёр и мой приятель, стоя на балконе Императорского театра со стаканом шипучей воды в руке, беседовал с Данченко – слепым поэтом с льняными волосами.
– Видно, таково веление времени, – заметил господин Т., – если русская опера приехала в далёкую Японию.
– На то они и большевики, – откликнулся Данченко, – чтобы пропагандировать большое искусство.
В тот вечер, пятый с начала гастролей, давали оперу «Кармен». Я был без ума от Ирины Бурской, исполнительницы заглавной роли. Большеглазая, с чуть вздёрнутым носиком, она покоряла всех чувственностью и силой страсти. Я с нетерпением ждал, когда она выйдет на сцену в костюме Кармен. Но вот поднялся занавес, и перед нами появилась не Ирина, а какая-то другая певица – носатая, с водянистыми глазами и невыразительным лицом.
Мы с господином Т. приуныли.
– Как жаль, что нынче Кармен поёт не Ирина! – вздохнул я.
– Я слыхал, что сегодня она взяла выходной, – прошептал господин Т. – На это есть причина, причём весьма романтического свойства.
– Что ты имеешь в виду?
– Третьего дня в Токио приехал какой-то русский князь, из бывших: кинулся сюда вдогонку за Ириной. Однако с некоторых пор у неё появился другой покровитель – коммерсант из Америки. Узнав об этом, князь с горя повесился у себя в номере.
Слушая господина Т., я припомнил одну сцену, свидетелем которой оказался накануне. Поздно вечером в своих гостиничных апартаментах Ирина, окружённая множеством гостей – мужчин и женщин, – раскладывала карты. Одетая в чёрное с красными оборками платье, она гадала на цыганский манер. Улыбнувшись господину Т., Ирина неожиданно предложила:
– Хотите, я вам погадаю?
Должен признаться, что сам я ни слова не понимаю
