Лоси бдительно следили за безопасностью детей. Когда лосята убегали далеко, лосиха тотчас догоняла их. При малейшем подозрительном звуке в лесу семья быстро уходила.
В часы отдыха старый лось ложился поодаль и не смыкал зорких глаз.
Судьба одинокого волкаДождался волк весны, выжил серый. Много горьких дней позади. Лежит старый зверь у ручья, вытянув голову на передних лапах. Тепло. Через сеть ветвей на седую шкуру пятнами падает солнце. Мирно журчит ручей, в небе кричит одинокий сарыч. Тихий привычный звон весны стоит кругом. Давно волк не видел отрадных дней, мучился жил, а теперь вновь почуял силу в душе и теле, смирился, позабыл прошлое. Лежит в знакомом лесу у ручья, нежит старые кости теплом вешним да пожить еще собирается…
Чудом остался в живых после страшного завтрака волк. Зубы гнилые, надломленные спасли его: не успел хорошо поесть. Еле ноги унес в то утро. Катался от боли в снегу, ветки грыз, собственное брюхо кусал, но выжил выносливый зверь.
А потом заскучал по семье. Выл напролет дни и ночи, звал волчицу, детей. Но голод заглушил горе.
Худо старому хищнику жить одному. Без стаи, без молодых сильных ног охотиться трудно. Только и держался на полевках. Бродил исхудавший волк ночами и днями, а удачи не было.
Однако, когда зима перевалила на вторую половину и дни прибыли, зверь ободрился. Пришло время волчьих свадеб. Снова денно и нощно рыскал зверь по лесам, прислушивался, принюхивался — другую волчицу искал. Но ничего не выходило. И не потому, что пары не нашел, — стар, видно, стал, не по нраву пришелся невесте…
В феврале это было. Несколько дней завывала метель. Схоронила, упрятала все под косыми сугробами. И стихла. Выбрался волк из глубокой снежной норы, отправился мышковать. И хотя совсем подтянуло брюхо, мыши сегодня что-то на ум не шли. Бестолково по-петлял по полям, выбежал на березовую опушку, забрался на самый высокий сугроб. Долго сидел, слушал ночь, потом, вскинув голову, осторожно и коротко завыл. Взвыл и прислушался. Донесся ответный вой. Немедля волк побежал в ту сторону. Вскоре встретились звери. Старый волк деловито обнюхал волчицу, в знак одобрения приветливо помахал облезшим хвостом. Остроухая, поджарая и по-волчьи, наверно, очень красивая, холодно смотрела волчица на волка. Кто знает, что нашла в нем худого она, только и кончилось этим их знакомство. Обнажила мерцающие клыки, дохнула рыком и прочь ушла…
Стойкая память у старого волка. Лежит у ручья в лесу, который раз переживает несчастную зиму. Но это все позади. Вновь брюхо полное, вновь солнце яркое — чего еще надо серому? Солнце печет, ручей журчит, прищурившись, дремлет хищник…
Медвежий деньПришла весна и в дремучий бор. Тихим шумом наполнился воздух. Деревья расплавляли спутанные ветви, дружно пробивалась к свету зелень.
С большим опозданием очнулся медведь в берлоге от зимней дремоты. Привстал, оперся на лапы, заспанно потянулся. Разворошил мордой просевшие сверху ветки, со свистом потянул воздух. В нос ударил запах сырой земли, прелых листьев, нагретой сосновой хвои. Ничего не предвещало опасности, и он вылез из-под корней старой ели.
Только взошло солнце, и обильные лучи его дымными стрелами высветили захламленный бор. В тенистой нависи веток колыхались клубчатые пряди тумана. Земля дышала влагой, теплом, звенела птичьими трелями.
Худ был медведь. Бока запали, некогда круглый мягкий загривок выпятился горбом. Безухая голова — что обгорелая кочка: вытертая, некрасивая. Но это теперь не главное. Пришла весна, и жизнь начинать надо заново. Ни с того ни с сего мишка опрокинулся на спину и давай валяться на мокром валежнике. В стороны разлетались ветки и сучья, трещали подмятые пеньки, а медведь все валялся себе, разминая отекшее тело.
Встал, отряхнулся, побрел осматривать свою вотчину. Запнулся, упал. Только встал и опять запнулся… Взглянул на лапы — когтищи в вершок длиною! Это за зиму они так вымахали. Подошел к толстой ели, поднялся на дыбы и начал скрести ствол когтями. От когтей, как от рубанка, летела кора, вершина ели качалась и сыпала на медведя сухие шишки. Оскоблил одну сторону, на другую перебрался. Когда передние лапы устали, выбрал сук потолще, ухватился за него, подтянулся и стал скоблить дерево когтями задних ног.
Весь день прошел в этой неинтересной, но необходимой работе. Вокруг берлоги и тут и там белели ободранные стволы. А вечером, понюхав воздух, зверь вдруг встревожился чего-то и снова вернулся к логову. Запутал по привычке следы, залез под ель и на следующий день не вышел.
Весенняя непогодаПоследние дни в природе происходили непонятные перемены. Долгие красные зори плавились над горами. Солнце с трудом пробивало наволочь плотного марева и тусклым розовым диском как бы нехотя поднималось над горизонтом. Стояла напряженная тишина. Умолкли птицы, не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.
И вот как-то с рассветом млеющие в огнях дали заволокли черные, плотные тучи. Вскоре они расползлись по небу, и зловещая темнота накрыла землю. Где-то народился бойкий ветерок. Ласково потрепал белокудрые черемухи у реки, затейливо крутанул пыль на пригорке, удалым голоском пропел в кусте боярышника и, взлетев к тучам, вдруг свалился оттуда бушующим шквалом. Шквал с ревом пронесся над тайгой. Со стоном и плачем, как бы прося пощады у неумолимой стихии, низко клонились к земле молодые деревца, а старые глухо шумели и, тяжко поскрипывая, широко раскачивались на ветру-лиховее.
В дупла, в норы, в лесные крепи попряталось все живое. Одни вороны, не в силах удержаться на ветвях у своих гнезд, панически реяли над верхушками сосен, надсадно каркали, захлебывались от ветра.
Вдруг огненной стрелой, насквозь прошивая небо, сверкнула молния, изогнулась в кривом полете и с раскатистым треском хлестнула где-то по дереву. Сотрясая землю, загрохотал гром. Дробным стуком прошла по лесу тугая волна дождя, за ней другая, третья, и наконец невиданный ливень обрушился на тайгу, будто небо опрокинулось.
Заухал, затрещал, далеко оглашая окрестности, ветровал. Падая, деревья подламывали друг друга, крушили, сминали беззащитную молодь. Столетняя, уже накренившаяся сосна долго боролась с наступившей бедой. Да, видать, стала уже стара, поиссох ее могучий ствол, изжила былую упругость. И под новым напором не выдержала — раскатисто лопнула посередине и, расщепляясь, устремилась к земле. Следом за ней, обрывая корни, повалилась вторая…
Лишь глубокой ночью утихомирилась стихия. Изнемог, истаял в промозглую морось дождь. Усталым вздохом прокатилась по взбудораженному лесу последняя волна ветра, и тихо стало. В непроглядную мглу, как в бездонную яму, погрузилась тайга. Только рокот Калиновки да вспышки зарниц нарушали чуткий отдых земли.
