Геральд Мельцер и я решили занять верхние места справа от окошка. Забираясь на нары, сапоги оставили внизу. Все остальные свои вещички взяли с собой наверх. Быстро постлали простыни на матрацы, собственные вещички положили под голову. Одеялом и шинелью накрылись. Желая поскорее улечься в постель, мы даже забыли о еде, да и вряд ли нас будут кормить в десять вечера.
Однако мы ошиблись и на этот раз.
Вскоре кто-то из русских громко закричал:
– Комната четырнадцать, приготовиться к получению хлеба и чая!
В четырнадцатой комнате обосновались мы. Но кто из нас должен идти за хлебом и чаем и с чем, собственно говоря? Не побегут же все сорок человек!
Нужно было выбрать старосту комнаты.
– Предлагаю в старосты капитана Вебера! – выкрикнул мой сосед слева. Это был незнакомый мне лейтенант. – Он командовал батальоном триста семьдесят первой пехотной дивизии, награжден Немецким крестом в золоте и Железным крестом 1-й степени. Капитан Вебер пользовался большим авторитетом у солдат и командования.
– Пусть капитан Вебер покажется всем нам! Сам-то он согласен быть старостой? – спросил кто-то.
Из правого угла комнаты показался широкоплечий офицер в кителе, украшенном орденами.
– Моя фамилия Вебер, – просто сказал он. – Если вы окажете мне такое доверие, я согласен быть старостой.
Вебер был избран безо всяких дебатов. И он сразу же назначил четверых дневальными по комнате. Захватив плащ-палатку, Вебер вышел с ними из комнаты. Вскоре дневальные вернулись. Каждый из нас получил по двести граммов черного хлеба и по кружке горячего чаю. Этого было, конечно, маловато, чтобы наполнить наши голодные желудки, но все же это была пища. К тому же выдача пищи в столь поздний час была для нас приятной неожиданностью.
Свою первую ночь в лагере я спал так крепко, как не спал очень давно.
***
Прошла первая неделя нашего пребывания в лагере. По-видимому, шел апрель 1943 года. По-видимому, так как ни у кого из нас не было календаря. А время после нашего разгрома под Сталинградом летело быстро.
Постепенно в нашей лагерной жизни установился определенный ритм. Первое время мы чувствовали себя очень слабыми, да и снег на дворе лежал глубокий, так что ни о каких прогулках не могло быть и речи. Наш лагерь состоял из двух длинных, метров по шестьдесят, зданий – блока «А» и блока «Б». Здесь мы жили, здесь же размещались кухня и столовая. Имелось еще несколько небольших строений. В одном из них был лазарет. Его обнесли забором. В другом здании жили пленные старшие офицеры. В третьем доме располагалась советская комендатура. Амбулатория помещалась в отдельном низком домике. На территории лагеря были баня, уборные, склады, электродвижок и даже здание с вывеской «Клуб».
Лагерь был обнесен высокой каменной стеной. Ее выстроили еще в монастырские времена. Вдоль всей стены тянулась колючая проволока, а боковые башни служили постом для часовых. В шести метрах от стены проходил еще забор с колючей проволокой.
У ворот, обитых железом, стоял домик охраны. Все это напоминало нам, что мы находимся в плену.
Осмотревшись в нашем новом жилище, я невольно обратил внимание на то, что в двадцатиметровой комнате почему-то десять дверей. Большинство из них заколочено гвоздями. Позже я узнал, что когда-то каждая дверь вела в узкую монашескую келью. Когда же монастырь прекратил свое существование, перегородки между кельями сломали и получилась одна большая комната. Теперь в ней размещалось сорок военнопленных.
***
Распорядок дня в лагере устанавливался лагерным начальством.
В семь утра нас будил голос советского сержанта:
– Вставать! Подъем!
Впоследствии эту обязанность стали выполнять немецкие дневальные. Каждую неделю нас водили в баню, и мы получали чистое белье.
Дважды в день проводилась проверка. Все пленные выстраивались по четыре, на правом фланге стояли старшие офицеры. Немецкий староста лагеря – полковник – докладывал советскому лейтенанту или старшине, дежурившему по лагерю, о количестве военнопленных.
По приказу лагерного начальства мы расчищали снег, готовили дрова, убирали помещения и двор.
В самом начале каждому пленному выдали анкету со множеством вопросов. Иногда чья-нибудь анкета интересовала представителя НКВД, и тогда пленного приглашали на особые беседы. Меня лично ни на одну такую беседу не вызывали. Как я успел заметить, НКВД интересовалось прежде всего офицерами разведки, высших штабов или же частей, которые совершили какие-нибудь преступления.
Желание хоть раз наесться досыта не покидало нас и в Елабуге. Трижды в день нам выдавали по двести граммов черного хлеба, небольшую порцию масла, немного сушеной или соленой рыбы и несколько кусочков сахару. Утром и вечером мы получали сладкий чай или же солодовый кофе, а в обед – целую тарелку супу и каши. Каждая комната выделяла для работы на кухне своих дежурных. Делить пищу было делом нелегким, так как нужно было никого не обидеть.
Справедливости ради следует отметить, что паек, получаемый военнопленными, был в два раза больше пайка русского гражданского жителя. Я имел возможность убедиться в этом лично, когда осенью работал грузчиком на Каме. Советские люди, выполнявшие точно такую же работу, как и мы, получали на день только четыреста граммов хлеба да несколько вареных картофелин или соленых огурцов. Иногда, если кому-нибудь удавалось поймать в Каме рыбину, мы варили рыбный суп, однако это случалось редко. Несмотря на усиленный паек, пленные поправлялись медленно: сказывалось сильное истощение в котле окружения.
Постепенно пленные сдружились между собой, как я с Мельцером. Если одному из нас нездоровилось, за него дежурил по комнате или выполнял какую-нибудь работу другой. Как-то я добровольно одолжил Мельцеру свои валенки и теплую куртку, а он, в свою очередь, разрешил мне пользоваться бритвой. Само собой разумеется, очень скоро мы с ним перешли на «ты».
***
– Скажи, ты любишь наши горы? – спросил меня как-то Мельцер. Когда речь заходила о родных местах, мы могли говорить часами.
– Еще как! – ответил я. – Больше всего мне нравится осень в горах. Листва становится золотой и багряной. В такую пору я не раз брал рюкзак и отправлялся в горы…
– Превосходные места есть в долине Неккара! А сколько с ними связано легенд!
– А какие там люди! – подхватил я.
– Да, Шиллер, Гердерлинг, Гегель, Шеллинг, Кеплер… все они из тех краев, – с гордостью произнес Мельцер, словно имел прямое отношение к этим людям. И тут же на память прочитал большой отрывок из стихотворения Августа Леммле.
Мельцер хорошо знал стихи не только своего земляка. У него была хорошая память. И довольно часто мы с ним по очереди читали отрывки из баллад Шиллера или стихи Гете.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
