— Джед Клинтон — лоубриджский гробовщик, — пояснила миссис Риз. — Почему они не взяли гробовщика из Глена?
— Кого? Картера Флэгга? Ну, дорогая моя, Питер и Картер всю жизнь были на ножах. Картер сам хотел жениться на Эми Уилсон, ты же знаешь.
— Очень многие хотели, — отозвалась Камилла. — Она была очень хорошенькая — с медно-рыжими волосами и черными как угли глазами. Хотя люди всегда считали, что из этих двух сестер красивее все же Клара. Странно, что она так и не вышла замуж. Вот наконец и священник, и преподобный мистер Оуэн из Лоубриджа с ним. Ну, конечно, он ведь кузен Оливии. Хороший священник, только в его молитвах слишком много «О!». Нам лучше войти, а то Джед совсем разволнуется.
Проходя через гостиную к стульям, на которых рассаживались пришедшие на похороны, Аня на мгновение остановилась, чтобы взглянуть на покойного Питера Кирка. Он никогда не нравился ей. «Какое жестокое лицо», — подумала она, когда впервые увидела его. Красивое, да, но с холодными стальными глазами, под которыми уже появились мешки, и узкий, безжалостный рот скряги. Его знали как эгоистичного и надменного дельца, несмотря на его показную набожность, елейные речи и длинные молитвы. «Всегда чувствует, какая он важная персона», — сказал кто-то о нем однажды. Однако в целом его уважали и смотрели на него с почтением. Он был так же надменен в смерти, как в жизни, и вид его странно длинных пальцев, сцепленных на неподвижной груди, заставил Аню затрепетать от ужаса. Она вдруг подумала о женском сердце, которое держали в этих пальцах, и бросила взгляд на Оливию Кирк, сидевшую напротив нее во вдовьем трауре. Оливия была высокой, белокурой, красивой женщиной с большими голубыми глазами. «Некрасивые женщины не для меня», — сказал Питер Кирк однажды. Ее лицо оставалось спокойным и бесстрастным. Не было видно следов слез, но, впрочем, Рэндомы — а Оливия в девичестве была Рэндом — никогда не отличались эмоциональностью. Сидела она в приличествующей случаю позе, и самая опечаленная вдова в мире не могла бы носить более строгий траур.
Воздух был тяжелым от запаха цветов, окружавших гроб — гроб Питера Кирка, который никогда не хотел знать, что они существуют. Его масонская ложа прислала венок, церковь — другой, ассоциация консерваторов — третий, свой венок прислали школьные попечители, и еще один — сыроваренный трест. Его единственный, давно поссорившийся с ним сын не прислал ничего, но все остальные Кирки прислали огромный якорь из белых роз с надписью, сделанной поперек него алыми бутонами: «Обретшему гавань». И еще был букет калл от самой Оливии. Лицо Камиллы Блейк судорожно подернулось, когда она увидела его, и Аня вспомнила, что слышала от нее однажды рассказ о том, как вскоре после своей второй свадьбы Питер вышвырнул в окно горшок с каллой, который его жена привезла с собой в его дом, — Камилла тогда случайно оказалась в Кирквинде и видела это собственными глазами. Он не собирался — так он сказал тогда — замусоривать свой дом сорной травой.
Оливия, казалось, приняла это совершенно равнодушно, и в Кирквинде больше никогда не было калл. Возможно ли, что Оливия… Но, взглянув на невозмутимое лицо миссис Кирк, Аня отбросила подозрения. В конце концов, цветы обычно подбирает владелец похоронного бюро.
Хор запел «Смерть, как узкое море, отделяет небесное царство от нашей земли», и Аня, перехватившая взгляд Камиллы, поняла, что обе они думают об одном — достоин ли Питер Кирк небесного царства? Ане казалось, она слышит слова Камиллы: «Вообразите, если сумеете, Питера Кирка с арфой и в венце!»
Преподобный мистер Оуэн прочел главу из Библии и помолился со множеством «О!» и страстных просьб о том, чтобы горюющим сердцам было даровано утешение. Священник из Глена произнес речь, которую многие нашли слишком уж хвалебной, даже признавая то, что он был обязан сказать что-то хорошее о покойном. Но, как чувствовал каждый, называть Питера Кирка любящим отцом, нежным супругом, добрым соседом и ревностным христианином значит неправильно употреблять все эти слова. Камилла закрылась носовым платком — не для того, чтобы проливать слезы, а Стивен Макдональд раз или два прочистил горло. Миссис Блейк, должно быть, позаимствовала у кого-то платок, так как теперь усердно плакала в него, но опущенные голубые глаза Оливии оставались сухими.
Джед Клинтон вздохнул с облегчением. Все шло прекрасно. Еще один гимн, традиционная процессия желающих в последний раз «взглянуть на останки», и еще одни удачные похороны будут прибавлены к его длинному списку.
Но тут в дальнем углу комнаты произошло какое-то движение, и Клара Уилсон прошла через лабиринт стульев к столу позади гроба. Она обернулась и обвела взглядом собравшихся. Ее нелепая шляпка немного съехала набок, и вы— скользнувший из тяжелого узла волос черный локон свисал с ее плеча. Но никто не подумал, что Клара Уилсон выглядит нелепо. Ее узкое бледное лицо пылало, ее тревожные, печальные глаза горели огнем. Она была словно одержимая в эту минуту. Горечь, как какая-то мучительная неизлечимая болезнь, казалось, завладела всем ее существом.
— Вы выслушали сплошную ложь… вы, те, что пришли сюда «отдать дань уважения» или просто удовлетворить свое любопытство. Теперь я расскажу вам правду о Питере Кирке. Я не лицемерка. Я никогда не боялась его при жизни, и я не боюсь его теперь, когда он мертв. Никто никогда не осмелился сказать правду о нем ему в лицо, но она будет сказана теперь… здесь, на его похоронах, где он был назван хорошим мужем и добрым соседом. Хорош муж! Он женился на моей сестре Эми, на моей красавице сестре Эми. Вы все знаете, какой милой и прелестной она была. Он сделал ее жизнь сплошным страданием. Он мучил и унижал ее — ему нравилось делать это. О да, он ходил в церковь каждую неделю, и читал длинные молитвы, и платил свои долги. Но он был тиран и мучитель, и его собственный пес убегал, когда слышал, что он приближается. Я предупреждала Эми: ты пожалеешь, что вышла за него! Я помогала ей шить подвенечное платье. О, я охотнее сшила бы ей саван! Она тогда была в восторге от него — бедняжка! — но не пробыла его женой и недели, как узнала, что он собой представляет. Его мать была рабыней, и он ожидал, что такой же рабыней будет и его жена.
"В моем доме не будет споров", — сказал он ей. У нее не было силы воли, чтобы спорить, ее дух был сломлен. О, я знаю, через что она прошла, моя бедная дорогая красавица! Он не давал ей осуществить ни одного ее желания. Она не могла даже сажать цветы или завести котенка — когда я подарила ей котенка, он его утопил. Он требовал у нее отчета о каждом потраченном ею центе. Вы когда-нибудь видели ее в приличном платье с тех пор, как она вышла замуж? Он отчитывал ее, если она надевала свою лучшую шляпку, когда мог пойти дождь. Да никакой дождь не мог испортить те шляпки, которые имела она, бедная душа! Она, так любившая красивую одежду! И он всегда с презрением отзывался о ее родне. Он никогда в жизни не смеялся. Хоть кто-нибудь из вас слышал, чтобы он смеялся по-настоящему? Он улыбался, о да, он всегда улыбался, спокойно и мило, когда говорил и делал самые гадкие вещи. Он улыбался, когда говорил ей, после того как ее младенец родился мертвым, что ей лучше самой умереть, раз она не может родить ничего, кроме дохлятины. Она умерла после десяти лет такой жизни, и я была рада, что она освободилась от него. Я сказала ему тогда, что приду в его дом только на его похороны. Некоторые из вас слышали меня тогда. Я сдержала слово и теперь пришла и сказала правду о нем. Это все правда!.. Вы знаете это! — Она яростно указала на Стивена Макдональда. — Вы знаете это! — Ни один мускул не дрогнул в лице Оливии Кирк. — Вы знаете это! — Бедный священник почувствовал себя так, словно этот обличающий перст проткнул его насквозь. — Я плакала на свадьбе Питера Кирка, но сказала ему, что буду смеяться на его похоронах. И я собираюсь сделать это.
Она стремительно шагнула вперед и склонилась над гробом. Обиды, что терзали ее столько лет, были отомщены. Она наконец дала выход своей ненависти. Все ее тело трепетало торжеством и удовлетворением, когда она вглядывалась в холодное, спокойное лицо мертвеца. Все ожидали взрыва мстительного хохота. Его не последовало. Гневное лицо Клары Уилсон вдруг изменилось, исказилось, сморщилось, как у ребенка. Клара… плакала.
Слезы струились по ее морщинистым щекам, когда она повернулась, чтобы покинуть комнату. Но Оливия Кирк поднялась, встала перед ней и положила руку ей на плечо. Несколько мгновений обе женщины смотрели друг на друга. Воцарившееся в комнате молчание казалось присутствием какой-то высшей силы.
— Благодарю вас, Клара Уилсон, — сказала Оливия Кирк. Ее лицо оставалось все так же непроницаемо, но в словах, произнесенных спокойным, ровным голосом, был скрытый смысл, заставивший Аню содрогнуться. Она чувствовала себя так, словно бездна вдруг разверзлась перед ее глазами. Клара Уилсон, возможно, ненавидела Питера Кирка, живого и мертвого, но Аня знала, что эта ненависть — ничто в сравнении с ненавистью Оливии Кирк.
