Протрезвившись, пошли в академию за назначениями. Их еще не было, но я оказался исключением. Начальник кафедры организации военно-строительных работ профессор Скородумов - мы, слушатели, звали его за быстроговорение и нередкое высказывание слишком поспешных выводов и замечаний "Быстродумовым" - с радостным лицом отозвал меня в сторону и, схватив за руку, восторженно заговорил:
- Поздравляю, поздравляю! Мне все-таки удалось добиться своего, нарком обороны разрешил оставить вас адъюнктом моей кафедры.
- А меня об этом спросили? Я ни в коем случае не останусь в академии. Кого и чему смогу я научить по организации работ, если эти работы видел только во время практики. Да и какие работы? Недоделки, переделки. Такие работы любой добросовестный десятник организует лучше меня. А основное строительство я и не нюхал.
Возмущенный, я отправился к начальнику факультета за разрешением обратиться к начальнику академии. Разрешение получено и вот я у Цальковича. Я выложил ему то, что уже говорил "Быстродумову" и добавил:
- Месяца не прошло после приказа Наркома, в котором ясно сказано, что адъюнктура набирается из войск, а если академия хочет оставить кого из выпускников, то она зачисляет его кандидатом и направляет на три года в войска. Приказ есть, а делается опять по-старому.
- Ну это исключение. Кафедра слабая. Надо усилить.
- Усиливайте людьми с производства, имеющими опыт, а я пойду на их место учиться, приобретать опыт.
- Ничего не могу поделать. Есть решение наркома.
- Ну тогда, разрешите обратиться к наркому.
- Разрешаю! - И тут же начал набирать телефонный номер.
- Товарищ Хмельницкий (генерал для поручений наркома), здравствуйте. Я передаю трубку выпускнику академии. Прошу выслушать его. - И передал мне трубку.
- Товарищ для поручений, с разрешения начальника академии, прошу наркома принять меня по личному вопросу.
- А в чем ваш вопрос?
- Меня назначают адъюнктом академии, что противоречит приказу Наркома. Я хочу просить его отменить это назначение и дать любое другое.
12. ПОЖИЗНЕННАЯ ПРОФЕССИЯ
Хмельницкий позвонил через несколько дней: "Вас примет зам. наркома Тухачевский".
И вот я в огромном кабинете - зале на улице Фрунзе No 1, в кабинете, который впоследствии посещал неоднократно. В глубине кабинета, за столом, который кажется крохотным на этой огромной территории, человек с аристократическим, так хорошо знакомым по портретам лицом. Четко чеканя шаг, подхожу на уставную дистанцию и громко представляюсь.
- Чего вы хотите?!
- Я прошу, чтоб в отношении меня был соблюден приказ наркома No 42. Если я нужен академии, то пусть прежде пошлют меня, как требует нарком, на три года на производство. Иначе, как я смогу учить организации строительных работ. Я производства в глаза не видел.
- Хорошо. Ваша просьба будет рассмотрена. Идите!
Я сделал "кругом" и в это время услышал:
- Но запомните...
Я снова сделал "кругом":
- Запомните, что одетая на вас форма и все, что с ней связано - это пожизненно.
Последнее слово он подчеркнул. И снова сказал:
- Идите!
Пока я шел по кабинету и, выйдя из него, я думал: почему он мне сказал это? Понял, лишь когда пришел приказ, подписанный Тухачевским: "Григоренко П. Г. назначается начальником штаба отдельного саперного батальона 4-го стрелкового корпуса, с присвоением Т-8." Это было совсем необычное назначение. Все выпускники нашего (фортификационного) факультета назначались на оборонительное строительство. Среди кадрового состава академии бытовало мнение, что "студенты" только и ждут как бы скорее попасть на стройку и избавиться от строя и от обязательного ношения военной одежды.
Это мнение распространилось и на наркомат обороны и очевидно дошло до Тухачевского. А я напомнил ему и как бы подтвердил правильность такого мнения. В приказе наркома говорится: "направлять на 3 года в войска", а я вместо этого дважды сказал "на производство". Именно поэтому, он напомнил мне о пожизненности профессии военного, и дал необычное для нашего факультета назначение.
Со своим непосредственным начальником - командиром отдельного саперного батальона 4 стрелкового корпуса, выпускником командного факультета Павлом Ивановичем Смирновым, я познакомился в день получения назначения. Другой выпускник командного факультета, мой земляк, болгарин Брынзов, услышав от меня куда я назначен, воскликнул:
- О, так туда же с нашего факультета командиром батальона идет Пашка Смирнов. Не очень завидую тебе. Человек он не того... Но все равно, пойдем знакомиться.
И он потащил меня искать Пашку. Но того в академии не оказалось. И я пошел вечером к нему на квартиру. Это оказалось очень разумным шагом с моей стороны. Этот шаг позволил мне установить со своим командиром человеческие контакты до того, как нас разделила невидимая, но прочная завеса: начальник - подчиненный.
Надо сказать, Павел Иванович стал для меня действительно учителем-другом. У нас сложились великолепные служебные отношения, полные взаимопонимания и дружбы, распространившиеся и на семьи. В частности, Павел Иванович подружился и с моим отцом, которого убедил возглавить подсобное хозяйство батальона. Павел Иванович - ленинградец. Очевидно, из интеллигентной семьи, но утверждать этого не могу. Сам он о своих родных никогда не рассказывал. В революцию он включился на стороне большевиков, когда ему едва исполнилось 16 лет. Позднее вступил в большевистскую партию и участвовал в гражданской войне, пройдя путь от политбойца до комиссара полка. После гражданской войны попросился на учебу и был направлен в Ленинградское военно-инженерное училище.
Уже на первом курсе он женился. Причем венчался в церкви. За это был исключен из партии. У меня возник вопрос - зачем он пошел в церковь. Он не был убежденным верующим. Не мог пойти на это и по настоянию жены. Катя - простая женщина из рабочей семьи, не очень развитая и главное, находящаяся целиком под влиянием мужа. Как ни верти, получалось, что в церковь Павел Иванович пошел по собственной инициативе. И пошел именно за тем, что получил - исключение из партии. Он почему-то захотел выйти из партии и, будучи умным и дальновидным человеком, избрал наиболее безопасный выход для себя. Добровольный выход, по собственному заявлению, большевистское руководство не любит. За это можно было в то время даже и жизнью поплатиться. А за веру в Бога после гражданской войны многих исключали. И Павел Иванович выбрал церковный брак.
Почти два года проработали мы с Павлом Ивановичем в одной дружной упряжке. Мы были так дружны, что командир корпуса, румын Сердич, называвший нас не иначе как "академики" (с оттенком иронии), и к каждому в отдельности обращался во множественном числе. Когда я являлся к нему по делу или по его вызову (в отсутствие Смирнова), он начинал всегда так:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
