– Я найду такого человека.
Мартынов посмотрел на меня с сомнением, которое даже не пытался скрыть.
– Найду! – упрямо повторил я. – Вот только немного приду в себя.
– Что ты надумал?
– Мы уедем на время из Москвы. Всей группой. Заляжем на дно, и никто не сможет нас потревожить. Тем временем что-нибудь придумаем.
– Молодец! – похвалил Мартынов.
Он думал, что мы расстаемся надолго.
43
Мы уезжали из Москвы тайно, ночью. Поодиночке пробирались на территорию склада, где когда-то снимали один из наших сюжетов и где сейчас нас ожидали машины. Без четверти три наша колонна выехала из Москвы. На посту ГАИ нас остановили и пытались проверить, но ехавший в первой машине Мартынов предъявил спецталон, предоставляющий право беспрепятственного проезда, и нас пропустили без досмотра.
Мартынов провожал нас почти до самого места и распрощался с нами у развилки дорог. Небо на востоке стремительно светлело. Наша колонна въехала в маленький спящий городок – районный центр. Это уже была не Московская область.
Мы проехали по пустынным нешироким улицам, застроенным одноэтажными деревянными домами, миновали центр с памятником Ильичу и сгрудившимися вокруг небольшой площади магазинчиками, и вскоре оказались у конечного пункта нашего маршрута. На окраине городка за колючей проволокой и высоким забором располагался армейский склад. На его территории мы и должны были укрыться – подальше от любопытных глаз, от Орехова, от всех злоключений последних недель. Вариант со складом предложил Дима, у которого были связи в армейском штабе.
Нас уже ждали. Молоденький лейтенант вывел нашу колонну к стоящему в самом дальнем углу огороженной территории зданию и объявил, что жить мы будем здесь. В последующие шестьдесят минут мы облачились в армейскую форму без знаков различия, и лейтенант объяснил, что для окружающих мы – по легенде – призванные на сборы офицеры запаса. Это было то, что нужно. Мы выпали из жизни, исчезли, и у меня было такое чувство, что никому теперь до нас не добраться. Условия оказались превосходными. Мы жили совершенно автономно и даже питались отдельно от всех. Из окон нашей «казармы» мы видели несущих службу солдат, но никто из них даже не пытался приблизиться к нам.
В первый же день нашего пребывания на новом месте мы побродили по городку и не обнаружили в нем ничего интересного – заверните в любой городок километров за сто или двести от Москвы и увидите то же самое.
Местные жители отнеслись к нам с неназойливым, но легко угадываемым интересом, хотя никто нас не узнал – мне, например, перед выходом на люди прилепили бороду, Светлана надела парик, а Илья и Дима воспользовались чудо-мастикой. Остальных членов съемочной группы вряд ли когда-либо видели в лицо, и они чувствовали себя привольно в своем истинном обличье.
– Мне здесь нравится, – сказала Светлана. – Тихо, спокойно.
И неожиданно судорожно вздохнула.
– Ты не очень-то искренне говоришь, – заметил я.
Она улыбнулась виноватой улыбкой.
– Нет, сейчас мне действительно нравится. Но я с трудом представляю, каково нам будет здесь через неделю.
Она повела рукой вокруг. По заросшей травой улице, на которой никогда не было асфальта, медленно брели три козы. Из-за покосившегося, почерневшего от времени и дождей забора на нас подозрительно смотрел облезлый кот. Старуха, согнувшись, несла через дорогу ведро с водой. Вода выплескивалась, но старухе до этого не было никакого дела.
– Мы будем работать, – сказал я. – Аппаратуру привезли. Все, что еще потребуется для съемок, дозакажем в Москве. Скучать не будем.
– Работать? Снимать? Здесь?
И опять Светлана повела рукой вокруг.
– А почему бы и нет? – пожал я плечами. – Везде жизнь. Везде люди. А мы как раз людей и снимаем.
Я несколько дней бродил по городку, пытаясь присмотреть объект для съемок. У меня еще не было ни сценария, ни даже приблизительного сюжета, и героя тоже пока не было. Я заходил в магазины, где толстые продавщицы в давно не стиранных халатах лениво обмахивались сложенными вчетверо газетами, и так же лениво жужжали над их головами мухи. В местном кинотеатрике я смотрел фильм, а в зале кроме меня было всего-то шесть или семь зрителей, и сидевшая на первом ряду парочка – он и она – шумно выясняла отношения, не скупясь на непечатные выражения. Сидевший рядом со мной парень пил бутылочное пиво и громко смеялся – скорее всего над этой самой парочкой, а может, просто своим собственным мыслям, потому что фильм как раз был вовсе не смешной. На местном автовокзале, куда я забрел совершенно случайно, не было ни одного человека, кроме скучающей за окошком кассирши. Утренние автобусы уже ушли, и теперь до самого вечера рейсов не было, но кассирша продолжала нести свою нелегкую вахту, потому что так было заведено когда-то очень давно, когда рейсов было много и автобусы выходили на линию исправно.
В один из вечеров я вышел на центральную площадь. Ильич стоял на постаменте, спрятав руки в карманы брюк и с задумчивым видом разглядывая что-то в предвечерних сумерках. Трудноопределимого окраса собака с лаем преследовала велосипедиста. К велосипеду были приторочены два пустых молочных бидона, которые немилосердно громыхали. У продуктового магазина, который был уже закрыт, лежал в пыли пьяный. Проходившая мимо женщина остановилась, всмотрелась – не ее ли муж – и пошла дальше. Пролетел над головой самолет, но он был из другой, нездешней жизни.
Какой-то старик вышел на площадь, остановился и, со вздохом поведя взглядом по сторонам, плюнул. Я вздрогнул. Что-то в этом было. Будто близкая догадка пробиралась ко мне сквозь туман. Я ухватил за руку бредущего мимо пацана и спросил у него, указывая на старика:
– Кто такой?
– Лавруха.
Я легонько встряхнул его и произнес отеческим тоном:
– Ты давай без кличек. Ладно?
– Лаврухин, – сказал юный абориген. – Пал Кузьмич. Учитель бывший.
Это было то, что нужно. Мы зачастую в своих сюжетах давали людям возможность сменить участь – хотя бы на время. Когда жизнь, не богатая событиями и привычная, вдруг менялась до неузнаваемости, отчего человек испытывал самое настоящее потрясение. А здесь мы участь не одного человека изменим, а целого города. Вот теперь я знал, что мы будем снимать. Очень скоро этот городок проснется и вздрогнет. Потому что здесь произойдет то, чего не случалось ни с одним городом в России – никогда.
44
По мере разработки сценария замысел разрастался, дополняясь все новыми и новыми деталями, и в итоге подготовительный этап занял уйму времени, сил и средств.
– Еще одна такая постановка – и мы банкроты, – заключила Светлана.
Она, конечно, несколько сгущала краски. За последнее время наши денежные дела упорядочились, поскольку мы наконец-то стали получать деньги за ранее вышедшие в эфир выпуски нашей программы.
Демин метался между Москвой и нашим городком и даже, кажется, похудел. На нем лежала обязанность обеспечить весь антураж. Мне было его жаль, но лично помочь ему я не мог – в Москве мне нельзя было появляться.
Я тем временем осторожно знакомился с нашим будущим героем. Не лично, конечно, а будто невзначай интересуясь его биографией у местных жителей. Пал Кузьмич Лаврухин всю жизнь проработал в школе. Сейчас ему было семьдесят, но он, несмотря на годы, все еще, как говорят в таких случаях, оставался в строю. От школы его, понятное дело, уже отлучили, но для работы на местной водокачке он был еще бодр и крепок. Еще он был известным местным краеведом – раз. Руководил кружком юных пожарников – два. Регулярно писал заметки в районную газету – три. Человек с активной жизненной позицией – то, что и было нам нужно.
Самым сложным оказалось подобрать среди местных жителей тех, кто должен был играть за нас. Участвовать в съемках, естественно, согласился бы любой, но мы искали таких, кто способен держать язык за зубами. Достаточно было проговориться одному – и вся наша многотрудная подготовка пошла бы насмарку. Надежных людей мы в конце концов нашли, но все же о том, для чего их собрали вместе, мы поведали им в утро перед съемками, в шесть часов – чтобы быть полностью уверенными, что все внезапно не раскроется.
В половине восьмого, как обычно, Пал Кузьмич Лаврухин вышел из своего дома, направляясь на водокачку. Путь его пролегал через площадь, поблизости от которой он как раз и жил. На площади, несмотря на столь ранний час, образовалось какое-то столпотворение, и у некоторых людей в руках – что очень удивило Лаврухина – были транспаранты, чего лично он не видывал уже несколько лет. «Мы не колония!», «Назад, в Россию!», «Россия-мать! На кого ты нас покинула?» – все это было странно и непонятно. Лаврухин замедлил шаг и остановился, озадаченный. Мы снимали его сразу с нескольких точек – из автомобилей, поставленных здесь, на площади.
Толпа гомонила, и шум становился все громче. Какой-то мужичок, которого Лаврухин не знал, взобрался на постамент и швырял в толпу злые, отрывистые фразы:
