— Спасибо, — промолвил я.
— Извини, но это все, чем я могу помочь, — произнесла Мэри-Энн.
— Ты и так сделала для меня очень много, — я обнял ее сзади и поцеловал в шею.
Она нащупала мою руку, пожала ее и отстранилась, сделав вид, что нужно поправить какой-то канат.
— Как только мы окажемся за холмом, постарайся приблизиться к какому-нибудь месту, куда бы я мог спрыгнуть, — попросил я. — Нужно проделать все очень быстро, они не должны заметить, что монгольфьер там задержался. Иначе догадаются.
— Думаю, у тебя все получится, — ответила Мэри-Энн.
Озеро осталось позади. Экипажи моих преследователей превратились в едва различимые точки. Однако я опасался, что Мирович наблюдает за нами в подзорную трубу, и дожидался, пока вершина холма не закроет нас. Как только это произошло, я поцеловал Мэри-Энн, перелез через плетеный бортик и повис, ухватившись за него. Открытой лужайки внизу не оказалось. Весь склон зарос высокими деревьями.
— Я не могу спуститься ниже! — крикнула Мэри-Энн. — Полезай назад!
— Нет, — ответил я и указал на раскидистый дуб. — Давай поближе к этому дереву. Я буду прыгать на него! Другого выбора нет!
Я повернулся вполоборота и приготовился прыгнуть на крону дерева, рассчитывая ухватиться за ветки. Не хотелось бы висеть тут, животом напоровшись на сук.
— Прощай! — крикнул я и оттолкнулся от «Бобика».
Но какая-то сила дернула меня назад, и я припечатался лицом к плетеной гондоле монгольфьера.
— Держись! — крикнула Мэри-Энн.
Перегнувшись через бортик, она вцепилась в мою левую руку и тащила меня вверх. Я весил намного больше ее, и мы рисковали вывалиться на землю. Я не мог дотянуться правой рукой до края бортика, а у Мэри-Энн не хватало сил подтянуть меня. Затрещала ткань кафтана, я почувствовал, что вот-вот полечу вниз без рукава. Ну не все ж без воротника разгуливать!
— Черт, ты сошла с ума! — выругался я.
— Кинжал! — закричала Мэри-Энн. — Воткни его в бортик!
Я выхватил кинжал из-за пояса и вонзил его в стенку гондолы.
— У-уф, господи! — выдохнула Мэри-Энн, когда я перевалился через бортик к ней под ноги.
— Зачем ты это сделала?! — закричал я.
— Потому что — дура! — ответила она и добавила: — Мы летим в Траумштадт за твоей девушкой.
Она увеличила тягу, и «Бобик» полетел вверх.
Глава 34
— Послушай, раз уж мы снова в одной кастрюле, не могли б мы договориться, что я буду звать тебя каким-нибудь одним именем? — взмолился я.
— Ты-то можешь звать меня, как тебе угодно. Но я имею право откликаться только на то имя, которым назвалась в данной провинции. Не волнуйся, мы уже в юрисдикции Траумштадта. Так что я Мэри-Энн и таковой остаюсь, пока мы не переберемся обратно через Тохувабоху.
Я вздохнул с облегчением.
— Мы обогнали их на несколько часов. Нам везет с попутным ветром. К вечеру мы будем у Траумштадта, — сказала Мэри-Энн.
Я растирал левое плечо, которое аэронавтесса чуть не вывихнула мне, пока втаскивала в гондолу.
— Сама не знаю, зачем я решила впутаться в это дело, — продолжала она монолог.
Выглядела она столь решительной, что, кажется, собственноручно сбросила бы что-нибудь тяжелое на голову Мировича, если б его экипаж чудесным образом догнал нас.
— Пожалела старика и поэтому не отпустила меня? — спросил я.
Несколько секунд Мэри-Энн молчала, а потом сказала:
— Жизнь человеческая чересчур коротка, вы не успеваете повзрослеть.
— Да, ты уже говорила что-то подобное. А ты себя кем считаешь — человеком или эльфом?
— Знаешь, сколько мне лет?
— Хм, если бы ты была нашего рода, я бы сказал, что тебе около двадцати пяти лет.
— Да, это верно. Но я прожила уже сто с лишним лет, и если впредь научусь обходить стороной таких, как ты, проживу еще в два раза больше.
— Слушай, ты же сама не дала мне спрыгнуть…
— Ладно-ладно, прости, — она чмокнула меня в щеку.
— Так к чему ты все это говоришь? — спросил я.
— Что я говорю?
— Ну, про короткую жизнь…
— Пятьдесят лет назад я, пожалуй, запросто сбросила б на голову кому-нибудь чугун. Даже просто так, из озорства.
Мэри-Энн бросила на меня взгляд, хотела оценить мою реакцию.
— Что ж, теперь буду знать, что нельзя стоять под монгольфьером, — ответил я. — А вообще-то в сложившейся ситуации жаль, что ты так повзрослела. Не хочешь вспомнить молодость?!
— Нет, — ответила она. — Сейчас я даже бабочку-однодневку не могу убить.
— Она ж не сделала тебе ничего плохого.
— Дело не в этом. Понимаешь, раньше, когда я смотрела на такую бабочку, я думала: что стоит ее жизнь, такая короткая, по сравнению с моей жизнью?! Какой смысл в одном-единственном отпущенном ей дне?! То ли дело — моя жизнь, я проживу несколько столетий и столько успею повидать и сделать за это время!
— Ну и что ты успела сделать примечательного? — ухмыльнулся я.
— Смеешься? — улыбнулась Мэри-Энн. — Тебе не понять этого. Надеюсь, что-то сделала. Однажды я шла по улице и увидела больного чахоткой. Он сидел в комнате на первом этаже перед открытым окном. В его лице ни кровиночки не было, с первого взгляда ясно, что доживает последние дни. И вдруг бабочка опустилась на подоконник. Человек улыбнулся, его лицо просветлело, словно маленькая свечка загорелась где-то внутри него. Через секунду бабочка улетела, а на его лице так и блуждала улыбка, и смотрел он так, будто что-то открылось ему. Не то чтобы он смирился со своей участью, а словно гармония мира открылась ему. И я все чаще думаю, что все мои столетия не стоят единственного дня, отпущенного той бабочке.
— Вот зачем тебе такой цветастый монгольфьер! — воскликнул я. — Ты хочешь, как та бабочка…
— Смотри, вон он, Траумштадт, — перебила меня Мэри-Энн.
— Знаешь, чего не могу я понять, глядя на эльфов? — произнес я, всматриваясь в появившийся на горизонте замок.
— Чего?
— Ведь у грешных эльфов кожа темнеет…
— Ну да, это так.
— Вот у меня есть слуга, мосье Лепо. Редкостная скотина! Каналья, каких поискать еще надо! Шельма! И у него есть любовница — эльфийка, которая не упускает случая, чтобы не предаться прелюбодеянию. При этом у нее кожа белоснежная, как у ангела. А ты тут произносишь такие благонравные речи, что аж тошно становится. Смотрю на тебя — прямо-таки воплощение праведности. Но при этом у тебя такая кожа, что, если отрезать кончики ушей, ты вполне сойдешь за арапа.
— А ты думаешь, что Создателю делать больше нечего, как подсматривать, что в наших спальнях творится?
— Ну так я, конечно, не думаю.
— Можно быть разбойником, промышлять грабежами, а однажды из сострадания бросить нищему черствую корку. А потом в Судный день эта корка перевесит все грехи, которые взял на душу. А можно всю жизнь прожить праведником и за всю жизнь совершить одну-единственную гадость, от которой потом не отмоешься…
Я смотрел на нее, и мне было странно слышать ее слова. Она казалась мне бесшабашной искательницей приключений, которой чужды высокие материи. Она говорила, но я не верил в ее искренность, наш разговор представлялся мне дурной пьеской провинциального театра.
— Не согрешишь — не покаешься, — выдал я набившую оскомину фразу, не зная, что еще сказать.
— Кайся не кайся, а до конца дней своих не узнаешь, выпала ли на твою долю та черствая корка, которая зачтется на Суде. До конца дней своих будешь искать эту корку…
Почему-то я вспомнил розовощекое семейство, встретившееся мне в католическом храме в Меербурге.
— По-моему, многие люди вообще не озабочены такими проблемами. Сытые бюргеры живут в свое удовольствие, вреда от них нет, но и пользы особо никакой, и при этом они пребывают в уверенности, что в раю им уготованы лучшие места.
— Наверняка, так и есть. Ведь на них и держится мир, — сказала Мэри-Энн.
— Прям-таки на них?! Нет, вот есть великие люди…
— Благодаря которым земля вертится, — перебила меня Мэри-Энн, — а благодаря сытым бюргерам не идет вразнос.
Мы летели над лесом чуть в стороне от дороги. Я старался разглядеть тракт сквозь верхушки деревьев. Хотя Мэри-Энн и сказала, что мы опередили преследователей на несколько часов, хотелось воочию убедиться, что они не поспевают за нами.
— А я бы сбросил чугун тому гаду на голову и, поверь мне, спал бы спокойно, — вздохнул я.
— Замок впереди — это и есть Шлосс-Адлер.
Я навел подзорную трубу на старинные стены и башни, возвышавшиеся на горизонте.
— А еще есть такой человек, которого я не побрезговал бы задушить собственными руками, — вымолвил я.
— Что же такого он натворил? — спросила Мэри-Энн.
Тут меня прорвало. Я рассказал ей, как князь Дуров задушил горскую девушку, как расправился с Веленевым и как сломил Половецкого, а заодно я рассказал обо всем, что случилось со мной, начиная с того дня, как похитили Аннет.
