— Совсем, — со знанием дела заверил Григорьев, — но насчет фильмов ужасов вы недалеко от истины ушли. Не скажу, что обделался со страху, но чайная ложечка в штанах все же есть… На этот раз мы явно того парня взяли. Без всяких сомнений…
— Да, — подтвердил Мартынов, — теперь вся порноиндустрия нас на руках носить должна… Кто мне ремонт машины компенсирует?
— Достоевский, — цинично заметил Григорьев.
— Ясно… Стало быть, я пострадал за идею, — понимающе кивнул Мартынов, — знаете, господа, а меня почему-то тошнит… Может быть, я беременный?
— Сейчас милиция приедет — все беременными станем, — желчно ответил Григорьев, — только почему-то, в отличие от фильмов и книг, я не слышу ни милицейских сирен, ни спешащих на помощь «Скорых»?.. Посреди города стрельба, авария, а они… Эй, Вадик?.. Вадик!..
— Сознание потерял, — сказала Беликова, глядя на ткнувшегося лбом в рулевое колесо Мартынова, — здорово при ударе приложился… Первый раз со мной такое… Даже не знаю, что говорить и делать… А все же мы его взяли, а? Взяли, Максим!..
— Только не знаю, радоваться ли этому, или плакать, — устало отозвался Григорьев, прислушиваясь к долгожданным сиренам приближающихся машин…
Был поздний вечер, когда Беликова смогла наконец добраться до квартиры Смолякова. Надавила кнопку старого, еще медного звонка и откуда-то из недр квартиры уловила едва слышное:
— Входите, там открыто!
Двухкомнатная квартира писателя была небольшой. Повсюду, даже на кухне, горел свет. Писатель сидел за столом в дальней комнате и что-то писал в толстой тетради. На секунду оторвавшись от своего занятия, бросил быстрый взгляд на гостью, улыбнулся:
— Добрый вечер, Екатерина Юрьевна. Подождите, пожалуйста, секундочку, я сейчас закончу… Нашел интересную фразу: «Книги — это измазанные чернилами сны». Я сейчас, буквально одну минутку…
Однако работал он не одну, а все пятнадцать минут. Отодвинув тетрадь, удовлетворенно улыбнулся:
— Успел!.. Почему вы такая смурная?
— Задержали маньяка, — как-то отстраненно сказала Беликова, — Бортко отпустили, а настоящего задержали… Вернее, пытались. Он погиб при задержании — пытался оказать сопротивление. В квартире нашли улики, неопровержимо доказывающие его причастность к этим убийствам.
— Что ж… Поздравляю.
— Увы, не с чем… Тяжело мне далось это дело. Во-первых, я не сыщик, а офицер «полиции нравов», далекая от расследований подобного рода дел, а во-вторых… Мы задержали лишь убийцу. Критик остался на свободе.
Она ожидала ответной реплики, но писатель молчал, лишь смотрел на нее с нескрываемым любопытством.
— Да, это уникальная ситуация, — продолжила Беликова, — до сей поры мне не доводилось слышать, чтобы существовали подобные симбиозы. Нет, я сталкивалась со случаями, когда психически больных людей преступники использовали в своих целях. Например, в аферах с квартирами, прописывая их в комнату, которую потом втюхивали невнимательным покупателям… Но чтоб вот так расчетливо использовать больного человека, управляя им, как марионеткой… Я спросила у врача, и он сказал, что в данном случае мы также имеем дело с душевным расстройством. Два маньяка… Поэтому психологи МВД и путались в психологической характеристике убийцы. Ведь замышлял, планировал и организовывал один человек, а исполнял совсем другой… Крайне трудное дело. Очень сложно раскрыть.
— Но вы же раскрыли, — улыбнулся Смоляков. — Когда вы начали подозревать меня, Екатерина Юрьевна? Ваши объяснения в прошлый раз были малоубедительны.
— Да, я немного лукавила, — призналась Беликова. — Меня очень удивило, что такой человек, как вы, занялся написанием книги о маньяке. Совершенно не ваш стиль. Да и ваши поиски «сюжета» по лечебницам…
— Спасибо. Это можно считать комплиментом.
— Можно, — вздохнула Беликова, — я же действительно читала ваши книги. В последнем нашем разговоре я не успела сказать, что прожила с Катериной Смирновой год…
— Я это знал, — признался писатель, — я все же наводил справки о своей бывшей жене… Благо, возможности у меня для этого были…
— Мы много разговаривали с ней о разных вещах, — вспоминала Беликова, — разумеется, она рассказывала мне и о муже… Я, когда читала ваши книги и находила много общего с мыслями в книгах Катерины, поначалу подозревала вас в плагиате… Или излишней впечатлительности, подражательности… Только недавно поняла, когда получила информацию из отдела кадров… Вы были офицером спецподразделения МВД. Скорее всего, что-то связанное с оперативной работой. Вы часто бывали в командировках, это было «залегендировано» под «выезды строительной бригады», в которой вы были «прорабом»… Меня только смущает: как вам удалось всучить взятку проверяющим? Они не могли не заниматься проверкой членов семей своих работников, а следовательно, и настоящее прошлое Катерины им было известно.
— У меня был компромат на тогдашнего начальника отдела кадров, — пояснил Смоляков, — так что «взятка» эта была своеобразная…
— Когда она написала книгу и дала интервью, это выплыло наружу, — продолжала свой рассказ Беликова, — начальника уволили, пришлось уйти в отставку и вам… Вы именно поэтому так обиделись на Катерину.
— Нет, — искренне глядя ей в глаза, ответил Смоляков, — я давно был готов к этому. Я хотел предостеречь ее от ошибки. Я знал людей лучше, чем она, — все же оперативный работник — и понимал, чем кончится ее затея. Конечно, поначалу для меня это был шок. Я ведь по-настоящему любил ее, иначе зачем бы делал все это… И я знал, что она любит меня. Я таким образом хотел… ну, шантажировать ее, что ли… Мол, уйду, если не остановишься… А потом этот случай с дочерью… И все стало невозвратным…
— Кстати, как дочь?
— Нормально, — пожал плечами он, — окончила институт, работает в крупной фирме… Заходит ко мне редко… Больше за деньгами… На могиле у Катерины не бывает… Я же писать начал именно тогда, после ее смерти… Словно ответить ей хотел, что ли… договорить-то мы не успели. За это я больше всего себя и корил. Когда человек умирает, все в другом свете предстает. Чувство вины рождается, как правило, когда кто-то умирает. Я хотел понять, как она писала, что чувствовала… «Искупление»… А потом «Чистилище»… Я потому и не халтурил над книгами, было что сказать в отличие от… Потом повезло: на «заре перестройки» издательства брали практически все книги, которые им приносили.
Много было никчемных, потому-то и мое скромное творчество среди них казалось не столь уж и дурственным… По увольнении из органов мне, как водится, дали новую фамилию, новую легенду. Я мог открыто признавать то, что я — оперативник и знаю, о чем пишу. Безумно раздражало то, что всем были нужны описания моей работы, и мало кого интересовало, что у меня в голове и на душе… Ее книги всегда оставались лучше моих, честнее, умнее… Она опять оказалась права, а я…
— Как вам пришла в голову эта идея… убивать?
— Я же объяснял вам мотивы, — вздохнул Смоля-ков, — это правда. Я понял, что успел сделать слишком мало. Все было не то и не так… А потом в издательском бизнесе появились настоящие профессионалы. Они уже не брали все подряд, а вкладывали деньги с умом, раскручивая определенные направления, создавая определенные брэнды. Они научились делать деньги, эти талантливые ребята… Хорошая реклама — и люди купят то, что им предлагают. Мало кто станет рекламировать хлеб, мясо, картошку. Рекламировать будут прокладки, маргарин, помаду… То же самое и в литературе. Кому придет в голову рекламировать Пушкина или Чехова? А ведь — надо. Уже — надо!.. Кто сейчас читает или помнит книги Катерины? Другое время, другие книги…
— Да, другое, — сказала Беликова, — Но, значит, и новые времена придут…
— Для этого делать что-то надо! — рявкнул Смоляков. — А не сидеть и ждать сложа руки.
— Так вы и делайте! Пишите! Пишите, учите, развлекайте, объясняйте! С идеологией нельзя бороться жестокостью — я это вам говорила! Идеологию можно победить только идеологией!
— Нельзя! — в голос крикнул Смоляков. — Потому что это не идеология — это бизнес! При чем здесь я, когда сотни и тысячи лет до меня писали свои романы настоящие гении! Чем они изменили мир? Или новейшие кофеварки и прокладки с крылышками — их достижения? Кровати с водными матрасами, машины, джинсы «Наф-наф», ручки «Паркер» — их? Нет, мир становится обустроенней, но не лучше! Подлецы не менее изощренны, богатеи не менее жадны и завистливы, трусы не менее изворотливы! Книги не помогают человечеству стать лучше — увы! Они лишь развлекают богатых и внушают бесплодные надежды бедным…
— Неправда, — обиделась Беликова. — Искусство — это богатство, которое только копится, и кто хочет, черпает из него, а кто не хочет, того и не заставишь… Да, тяжело. А когда было легко? Мы изнежились — вот в чем дело. Только изнеженные неврастеники считают, что «все пропало, все пропало». Жить, работать, оставаясь людьми, — разве не этому учит нас вся история? Книги? Сама жизнь?
