— Рапорт принят, — сообщал на этот раз Геночка и снисходительно отдавал салют.
Лёнчик ни разу никому не пожаловался, но другим это наконец надоело. На совете дружины (где Лодька присутствовал, как фотожурналист) Брюквину стали делать внушение. Он, однако, заявил, что, если его выбрали строевым командиром, то пусть не вмешиваются. Он командует всерьез и справедливо требует на линейке дисциплину.
Монументальная председательша Татьяна Седых возмутилась:
— Подумаешь, ребенок в строю ухо почесал или чихнул! Почему ты только Лёнчика гоняешь туда-сюда, а к старшим не придираешься?
Геночка сразу нашел ответ:
— Потому что их уже не перевоспитаешь!
— А тебя еще можно перевоспитать? — поинтересовался Лодька.
— Не твое дело! — возмутился Брюквин. — Ты вообще не член совета!
— Ладно, кончится совет, я тебе напинаю… седалищную область, — пообещал Лодька. Это возмутительное (с точки зрения Брюквина) заявление почему-то не вызвало бурного негодования у лагерного актива, лишь Аллочка погрозила корреспонденту Глущенко пальцем.
Случайное колдовство
Пинать Брюквина Лодька, разумеется, не собирался, он разработал другой план. После каждого «рапорт не принят» у Брюквина делалось очень довольное лицо, следовало только поймать момент…
И вот опять линейка. Вынос дружинного знамени. Знаменосец — стройный белокурый Виталик Ланчиков — всегда шагал со знаменем легко, словно едва касался сандалиями площадки. Слева от него старательно молотил в барабан десятилетний Олежка Банченко. Справа дудела в серебристый горн голенастая и веснушчатая Томка Горячева. Веснушки у нее были такие, словно кто-то обмакнул в коричневую краску толстый палец и беспорядочно запятнал Томкины щеки лоб и подбородок. Во время игры на горне они злорадно отливали бронзой. Томка дула прямо Виталику в ухо. Понятное дело, нарочно. Виталик несколько раз говорил ей по-хорошему: «Уймись ты, холера!» Но она не понимала. Однажды Виталик даже обратился к вожатому Вите:
— Скажите вы этой пятнистой гиене, чтобы не дудела мне в барабанную перепонку, я с шага сбиваюсь.
Витя сказал. А она все равно…
Лодьке Томка нравилась. Не так, как нравилась недавно Стася, а скорее, как приятель-мальчишка. Он разговаривал с ней, пожалуй, чаще, чем с остальными. Потому что беседовать с Томкой было просто, она никого из себя не строила, рассуждала ясно и коротко, на вопросы отвечала без хиханек-хаханек и дельно.
И вот однажды Лодька спросил ее в упор:
— Чего ты все время изводишь Витальку? Он тебе нравится?
— Пожалуй, да, — сразу ответила Томка.
Лодька посоветовал:
— Скажи ему прямо.
Томка слегка сбилась:
— Ну… я скажу, а он подумает не так. Я ведь не хочу лезть к нему в подруги. Если хочешь знать, у меня, в нашем классе, есть очень хороший друг, с детского сада. Мы с ним всегда рядом…
— А тогда для чего тебе Виталька? — Лодьке стало слегка жаль его.
— Лодик, понимаешь… ну, мне просто хочется, чтобы он разок посмотрел на меня по-хорошему. Сама не знаю, зачем…
— Для начала перестань дудеть ему в ухо!
— Я пробовала. Тогда он совсем не смотрит…
— Заколдованный круг, — сказал Лодька. Чем помочь им обоим он не знал…
Но все же перед этой линейкой Лодька попросил Томку, чтобы Витальку она пощадила. Ничто не должно было нарушать ход линейки до сдачи рапортов. Мало того, Лодька по секрету от Лёнчика попросил двух пацанят из его отряда устроить в строю небольшую возню — объяснил, зачем это надо. И они устроили! И, конечно, «строевой командир» не принял рапорт Арцеулова. А Лодька с аппаратом заранее выбрал позицию — поближе к Брюквину. Когда Лёнчик привычно (и на этот раз даже чуть понурившись — вот удача!) шагал мимо, Лодька навел объектив на Геночкино лицо. Оно светилось удовольствием и ощущением власти.
В лаборатории Лодька сразу проявил и высушил пленку, настроил увеличитель. Скадрировал снимок (он уже знал, что такое «кадрировать»). И получилось — то, что он задумал!
На сильно увеличенной фотографии с левого края был крупно виден Лёнчик. Не весь, а по колено, со срезанным правым плечом, и заметно, что понурый. Изображение получилось не резким, но Лодька так и хотел. Зато Геночка Брюквин сиял во всей красе. Круглолицый, уверенный, полный командирского величия. Ну, прямо фельдмаршал-победитель…
В тот же день большущий снимок под названием «Опять рапорт не принят…» появился в газете «Зрачок» (и никто на этот раз не исправлял букву!). Геночка ходил злющий, а народ шумно веселился.
Лодьке на Брюквина было наплевать, но слегка покусывало опасение: не обиделся бы Лёнчик. Однако тот ничуть не обиделся, сам подбежал и спросил:
— А мне можно такую карточку?
Лодька дал ему припасенный заранее отпечаток. А Лёнчик весело рассказал, что два его «бузотера» заранее признались командиру в задуманном Лодькой плане.
— Поэтому я нарочно сделался такой огорченный…
Больше Брюквин не заворачивал командира Арцеулова для повторного рапорта.
Это был первый случай, когда Лодька помог Лёнчику. А второй произошел через три дня.
Надо сказать, что Лёнчик не пытался навязать себя Лодьке в приятели или хотя бы просто в знакомые. Случалось, они днями не обменивались ни словечком, видели друг друга только издалека. В общем-то оно и понятно. Что у них могло быть общего при разнице возраста в пять лет? Разве что (усмехался про себя Лодька) одинаковые «возрастные особенности»: Лодьку в те же года, что сейчас у Лёнчика, безжалостно жрали комары, а еще — Лёнчик так же, как когда-то Лодька в Верхнеборском лагере, отчаянно скучал по родителям. Особенно по маме…
О том, как Лёнчик мается, Лодька выяснил случайно. После полдника он отправился в Привоз проявлять пленки, но вспомнил, что оставил в тумбочке отснятый накануне рулон. Пошел обратно. В этот момент подкатила к «штабному» крыльцу пыльная «Победа», из нее выбрались директорша Хайдамаки и женщина в светлой, похожей на панаму шляпе. Худощавая, с озабоченным лицом.
— Товарищ Арцеулова, вы сразу к сыну или зайдем сначала ко мне? — официальным тоном осведомилась Хайдамаки. — (Лодька, сам не зная почему, придержал шаги, прислушался издалека).
— Рената Мефодьевна, я сразу, если мы обо всем договорились…
— Договорились, но… еще кое-какие формальности…
— Тогда зайдем… — женщина согласно качнула шляпой.
Директорша вдруг спросила:
— А с Лёней вы уже договорились?
— Нет, но думаю, что сейчас договоримся…
Женщины поднялись на крыльцо. «Мама Лёнчика, — мелькнуло у Лодьки. — О чем это они должны договориться?» Впрочем, какое его дело? Он зашагал к обширному бревенчатому дому, где располагались мальчишечьи палаты. У входа, на завалинке, обняв себя за колени, притулился Лёнчик.
— Пламенный салют! — бодро сказал Лодька.
Лёнчик слабо улыбнулся, кивнул. Будто хотел сказать: «Извини, мне не до веселья…»
— Ты чего кислый?
Лёнчик глянул из-под козырька. Сказал сразу, будто признание могло облегчить печаль:
— Мама не приехала. Обещала обязательно сегодня навестить, а вот… нету…
Первой мыслью было сразу осчастливить Лёнчика. Но Лодьку словно толкнуло:
— Давай поколдуем, чтобы приехала скорее!
Лёнчик мотнул головой (и, кажется, искра сорвалась с ресниц):
— Не поможет. Все сроки уже прошли.
Лодька присел рядом.
— Я знаю колдовство, которое помогает очень часто… — Захотелось ему сотворить сказку. — Оно простое, но сильное…
Лёнчик недоверчиво улыбнулся.
Лодька сорвал два высоких стебля подорожника, и связал их морским «прямым» узлом (папа учил).
— Держи эти два конца. А я эти. Загадай желание. А как загадаешь, дергай. Если узел порвется, оно сбудется…
Лёнчик, все так же улыбаясь (понимаю, мол, что это игра, но пусть…), помолчал секунду и дернул. С той силой, каким было его желание. А Лодьку тут же обожгло страхом: «Может, это и не его мама была! Или вдруг она уедет, не зайдет!..»
Но получилось так, что лучше не придумаешь. Лёнчик посидел, глядя на порванные стебельки, глянул перед собой, приоткрыл рот… просиял и бросился по тропинке…
Следующим утром сразу после линейки Лёнчик подошел к Лодьке. Дергая под красным галстуком галстучек матроски, проговорил тихо и требовательно:
— Лодик, а как это у тебя получилось? Разве бывает настоящее колдовство? — и глянул из-под темной отросшей челки.
Было бы бессовестно морочить Лёнчику голову.
— Наверно, не бывает настоящего колдовства. По крайней мере, я не умею. Я пошутил…
— Но ведь она приехала!
— Ну да, я видел ее перед этим на улице, она заходила к директорше…
— Разве ты знаешь мою маму?
