Но то было прежде, а сейчас Ирку сморил сон. Отец отнес ее в детскую — Иркина комната все еще звалась детской — и, вернувшись, лег на тахту, еще хранившую тепло Иркиного тела. Ольга ушла к сестре, чтобы устроиться подле нее. С тех пор, как пропал Леня, в их комнате (в Ивантеевке у них была комната) все оставалось таким, как было при нем, и это пугало Ольгу.
И Бардин вспомнил, как Ольга увлекла его в сад и стала рассказывать о Сережке, повторяя, как рефрен: «Тетя Оля… Тетя Оля…» И еще вспомнил Бардин эту прядь Ольгиных волос на пламенеющей щеке, живую прядь… И на память пришел случай, как на Ольгиной свадьбе охмелевшие гости кричали: «Горько!», а она целовала по очереди Леню и Егора. А гости заходились от хохота и кричали пуще прежнего «Горько!», а Ольга продолжала целовать Алексея и Егора. Помнится, все смеялись, даже Ксения. «Ну и глупа ты, Оленька!.. Ну и глупа, Оленька!» — могла только вымолвить Ксения.
Бардин приподнялся и пошел к окну. «Вот ведь мерещится: рассказ был о Сережке, а из головы не идет Ольга!..» Он распахнул окно. Было прохладно и ясно. Было тихо, только где-то на западе, время от времени зарываясь в тишину, шел самолет да совсем рядом, обнаженная полуночным безмолвием, бежала электричка.
Бардин уже уснул, когда над его головой затряслось окно, того гляди вылетит. Егор Иванович помнит, что с вечера он запер калитку, значит, кто-то перелез через забор. И почему в это окно, если оно выходит в сад, а сад тоже закрыт?
— Сережка!..
— Папа!..
Вот оно — чудо, рожденное бедой.
— Ксения!.. Ксения!..
— Я слышу… Я давно все слышу…
В одно мгновенье все лампы зажжены, все двери настежь.
Вот и Сережка: наголо острижен, в шинельке с чужого плеча, в кирзовых сапожищах, исхлестанных осенней грязью.
— А тетя Оля сказала, я не поверил!
— Я кричал, папа, я так кричал…
Да не плачет ли он?.. Куда его строптивость девалась?..
— Ну, садись, ближе к матери садись, рассказывай.
— Что рассказывать?.. Получил вот две штучки, — он касается пальцами петлиц. — Еду!
— А куда еще?..
Проснулась Ирка, прибежала в ночной рубашонке, прилепилась к брату с другого бока. Вот так и сидит, облепленный: мать с одного боку, сестра с другого. Только Ольга стоит поодаль, дальше, чем надлежит ей стоять, смотрит хмурыми глазами на Сергея, потом на сестру, потом опять на Сергея.
— Ты надолго к нам, сын?
Сергей молчит — боится ответить. Смотрит на мать…
— Надолго?
— Сейчас уеду.
Мать заплакала, вцепилась в него. Ирка взглянула на брата застланными влагой глазами, намертво сжала руку.
— Приехал… пока поезд перегоняют с одной дороги на другую…
— На Ленинградскую перегоняют?
— Да.
Бардин встал, шумно зашагал по комнате.
— Ну, отпустите вы его… Вцепились — не побежит… — Но Ксения все еще держалась за Сергея.
— Сереженька, Зою позвать?..
Бардин застучал своими башмаками еще усерднее.
— Конечно, позвать! Сейчас же позвать. Позову я.
Сейчас Ксения отпустила сына.
— Нет, я позову… Дайте мне ее позвать.
Бардин вознес свои пухлые ручищи.
— Идти-то через сад… Куда ты пойдешь?
Но она уже потянулась к стулу, где лежал ее плед.
— Нет, Егор, я так хочу, я пойду!
— Тогда разреши Ольге тебя проводить.
— Нет.
Она натянула на худые плечи плед и пошла, держась за край стола, потом оперлась ладонью о стену, потом ухватилась за ручку входной двери. Они подошли к окну, все подошли, чтобы видеть, как она будет идти. Все стояли и смотрели, как она идет по саду. Луна была скрыта за плотным пологом облаков, но в саду было светло. Им было хорошо видно, как она идет от дерева к дереву, отталкиваясь от стволов деревьев, остающихся позади, и принимая новое дерево, будто оно выходило ей навстречу. Будто она отыскала тайну того, как в этой лавине беды ухватить крупицу счастья.
— Зоя… Зоенька! — кричала она в ночи.
А Сережка, казалось, забыл и про мать, и про Зою, которую должна была привести мать с минуты на минуту. Он поставил на обеденный стол приемник, который соорудил еще этим летом, и, включив его, затих.
— Я все сделал, кроме задней стеночки, — говорил он Ирке, переводя дух. — Вот вернусь и доделаю…
Потом подхватил Ирку и понес по столовой. А в дверях уже стояла Зоенька, стояла как-то сиротливо, и было такое впечатление, что еще минута, и она повернется и уйдет. Ксения устала и выглядела синей-синей. А Зоенька, видно, так и не поняла ничего. Она была в отцовской телогрейке и отцовских опорках на босу ногу.
— Сережка, ты смотри, кто пришел! — сказал Бардин и указал взглядом на дверь.
Сережка перестал кружить Ирку, пошел к двери.
— Здравствуй, воробышек, — сказал Сережка. — Какой же ты стал лохматый-лохматый!..
— Да я с ночной смены, Сергуня. Не успела переодеться.
Бардин опять воздел свои ручищи.
— Ну, мы пошли! Оставим их одних!
— А я хочу здесь остаться, — сказала Ирка.
— Нет, нет, у них секрет! — сказал Бардин дочери.
Они все пошли в комнату Ксении, оставив Сережу и Зою в столовой.
Сейчас Ксения лежала на своей кровати, вытянув худые нош. У нее был вид человека, который сделал больше, чем сделала она только что. Бардин откинул край простыни и сел в ногах у жены, Ирка легла рядом, положив под голову кулачок. И только Ольга стояла у двери, странно взволнованная, как подумалось Бардину, так и не понявшая, радоваться ей или печалиться тому, что происходило сейчас в бардинском доме. Вечером, когда прибежала со станции и рассказала Егору Ивановичу о происшедшем, ее реакция была определеннее…
— А их уже нет в столовой, они ушли, — сказала Ольга, почувствовав, что рядом тихо.
Ирка соскочила с кровати, выбежала в столовую.
— Они в самом деле ушли… Вот они здесь… в саду!
Но Ксения сказала в ответ:
— Будем пить чай. Зовите их!
И Ирка подхватила тут же:
— Хватит целоваться! Будем пить чай!
А потом, когда напились чаю, Сережа сказал:
— Наш поезд, наверно, уже перегнали на Ленинградскую дорогу. Мне надо ехать.
Ксения заплакала, у Бардина щеки стали мокрыми, а Ирка сказала:
— Перестаньте, а то я тоже заплачу!
Только Ольга была спокойна, печально-спокойна: то ли она выплакала свои слезы раньше, то ли действительно не знала, радоваться ей или печалиться.
А Сережка уже шел по большой садовой дорожке к калитке. И Зоя была рядом, в отцовской телогрейке и в этих опорках на босу ногу.
— А ты куда, Зоя? Куда ты? — крикнул ей Бардин, распахнув створки окна.
— До вокзала я, Егор Иванович… А может быть, дальше, — сказала она и невысоко подняла руку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
