И это, пожалуй, уже понятно. По крайней мере, дверь открывается с удивительно грамотно высчитанной периодичностью. В тот самый момент, когда чувствуешь, что почти не способен сделать новый вдох.
— Ты не можешь не жрать эту пакость. Вернее, можешь, конечно, воздерживаться, но… От первого раза никто не отказывается, а потом становится поздно проявлять стойкость.
— Хочешь сказать, эти корешки…
— Ага. Действуют весьма умиротворяюще.
Значит, нас накачивают наркотиком? А что, разумно. За буйными ведь надо следить, глаз да глаз нужен, тогда как тихих держать под замком — одно удовольствие.
— Они безобидные. Просто легкая травка. Правда, лучше за один присест много не употреблять: окосеешь.
Если поверить его словам, выходит, мне все привиделось? Хорошо бы.
— А их специально такие выращивают?
— Понятия не имею.
Что ж, по крайней мере, ответил честно. Хотя и несколько недовольно.
— А может померещиться такое, что…
— От фантазии зависит. Чем она больнее, тем вариантов больше.
Интересно, в какой части шкалы находится моя? Розовые слоники под потолком не летают — уже позитив. Но голодный людоед в соседней камере? Брр. Пусть местная наркота, как и любая другая, вытаскивает картинки из подсознания, почему именно эта попалась первой? Да и слишком уж реально все происходило. С ощущениями и даже запахами.
И все же попробую уточнить:
— А у вас принято есть друг друга?
— У нас?
Если бы не две решетки, я своим вопросом непременно огреб бы хороший шанс получить по физиономии. И был бы сам виноват, что характерно. Придется подбирать слова тщательнее. Впредь.
— Ну вообще. Космос же большой, да? И в нем живет куча всякого народа. И кто-то наверняка любит мясо. Очень любит.
— Вот ты о чем… — брезгливо скривил губы парень. — Было такое.
— Было?
Наверное, я переспросил слишком недоверчиво, потому что лохматый уточнил:
— Больше нет.
— Точно?
Он сделал глубокой вдох, подержал воздух в легких гораздо дольше, чем удалось бы мне, и медленно выдохнул:
— Это неприлично.
— Что?
— Каннибальствовать.
Да неужели? Я-то думал, что жрать людей — мерзко, отвратительно и преступно. А выходит, всего лишь «неприлично».
— С теми, кто не отучивается, не ведут дел. Никаких. И в инфосферу не допускают.
Сказано так пафосно, что, видимо, страшнее наказания нет. С другой стороны, быть отрезанным от всего, чем легко и удобно пользуются остальные…
Оставаться наедине с самим собой, всегда и везде, посреди самой плотной толпы самого общительного народа? Тонуть в собственных мыслях и задыхаться от скудости знаний? Знакомое ощущение. Даже чересчур.
Приговор, значит, за мясную диету грозит суровый? Допустим. Но есть ли от него прок?
— А дальше? Их уничтожают?
— Нет. С чего ты взял?
— А какой смысл сохранять им жизнь? Они же не станут резко добреть от того, как с ними поступили.
Парень наставительно процитировал:
— Право на выбор должно оставаться до самого конца.
Гениально. Благородно и донельзя гуманно.
— Их хотя бы изолируют?
— Ты какой-то агрессивный. Маленький, но злобный.
Когда на кону стоит моя жизнь? Да. Может, больше во всем этом страха, чем злости. Но она точно присутствует.
— И это считается нормальным, когда людоеды запросто ходят среди людей и в любое мгновение могут…
— А как иначе они будут перевоспитываться?
Ух ты, Макаренко местного розлива? Вот же мне повезло с соседями по камерам!
— Никак. Конечно. Ты совершенно прав.
Парень качнул головой, демонстрируя явное недоверие к моему внезапному согласию:
— Да не парься ты! От глюков еще никто не умирал. Здесь уж точно.
Ага-ага. Знаем, классика.
У вас несчастные случаи на стройке были?
Будут.
— Никто до тебя не доберется. Решетки же кругом, не забыл?
— Кругом?
Ну здесь-то я их вижу и могу пощупать. А там, в просеке?
— Говорю же, товар должен быть в целости и сохранности, когда за ним явится покупатель. Главное правило.
Хотелось бы в это верить столь же безоговорочно и искренне.
— И вообще, будешь так трястись, загонишь себя.
В этом он точно прав: снова начинаю покрываться влагой, и не холодным потом, как по выходе из дремоты, а вполне обычным.
— Лучше расслабься и поспи.
Легко сказать, да трудно сделать. Глаза закрыть не то что страшно, а невозможно. Отказываются. Напрочь.
— Я… не могу. Не получается.
Парень вздохнул. Тяжело-тяжело. И переместился к решетке вплотную.
— Дай пять.
— Зачем?
— Дай, говорю! Спать хочешь?
— Ну…
— Тогда давай! — приказал он, в свою очередь просовывая руку между прутьями.
В голове мелькнула шальная мысль: а что, если мой второй сосед тоже не прочь полакомиться мясом? На вегетарианской-то диете еще и не до такого можно додуматься.
Нет, вряд ли. Судя по выражению сердитого лица, я ему надоел. До чертиков. На пищу, тем более желанную, так не смотрят.
— Ну, не тяни время! Я, между прочим, тоже отдохнуть хочу.
Наши руки встретились не на середине, а ближе к его клетке. Но до самой решетки я, как ни старайся, дотянуться бы не смог.
— Ложись.
Пальцы парня оказались мозолистыми: слегка царапали кожу, когда он то ли ощупывал, то ли поглаживал мое запястье, невнятно бормоча что-то вроде:
— «Да будет свет!» — сказал монтер…
Будет, значит? А почему тогда у меня перед глазами он вдруг закончился?
То, что я заблаговременно принял положение лежа, явно уберегло меня от вывихов, растяжений и всего остального, что могла принести с собой рука, просунутая между прутьями. А так только слегка ссадил кожу, когда дернулся, просыпаясь.
Соседей вокруг не наблюдалось. Ни голодного людоеда, ни лохматого гуманиста. И это, пожалуй, радовало.
Вот честно: если я должен провести здесь остаток жизни, пусть лучше сделаю это в одиночестве. Можно будет ни на кого не отвлекаться и ни о чем не сожалеть.
Товар? Ха. Никто меня покупать не собирается. Сколько прошло времени? Достаточно, чтобы искать и найти. Ну ладно, я — лох, не знаю ничего полезного, кроме позывных базы, да и те вслух произносить стремно. Но остальной-то персонал?
Они должны были понять, что случилось, если даже для меня ситуация предельно ясна. В телеметрии причальных шлюзов наверняка остались записи о незваных гостях. Опознать судно, думаю, тоже возможно. Выяснить, куда оно отправилось? Да не вопрос. Вон как шустро адъютант с радистом работали! Так что окружающие тишина и покой объясняются одним-единственным образом: на фиг я никому не сдался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
