Сидение на бордюрном камне понравилось Оскару больше, чем на скамейке. На скамейку мог подсесть кто угодно, а здесь он чувствовал себя одиноким в многолюдном городе и никто не мешал ему думать. Никто не старался прочесть его мысли, потому что ни один нормальный человек не приблизится к дураку, сидящему на бордюре. В тот момент он старался думать и чувствовать, как Артур, чтобы понять логику человека, на которого так и липнут аномалии этого мира. Оскар сосредоточился, вошел в образ и не заметил подсевшего к нему человека. Он не понял, когда человек подсел, и как ему удалось бесшумно приблизиться. Оскар почувствовал присутствие и сразу понял, что контакт неизбежен. Раз уж некто сидит рядом с ним на бордюре, значит, явился по его душу.
— Я знаю, о чем ты думаешь… — сказал ему на ухо человек.
Оскар достал из кармана трубку мобильного телефона:
— Учитель? Простите, если разбудил… да, я понимаю, какой уж тут сон? Действительно… я, собственно… Нет, сам нашелся. Да, в полном порядке, только не знает, какие слова найти в свое оправдание! — сказал Оскар и кинул мимолетный взгляд на соседа. — Его бесподобие в добром здравии и приподнятом настроении, знаете почему?.. Нет, — Оскар еще раз осмотрел графа, — никакой он не мальчик. Это вполне созревший балбес. На вид я бы дал лет двадцать… Да, не меньше, поэтому извиняться перед вами он будет басом… Да, прямо сейчас и будет извиняться. Что?.. Нет, сам пришел… Наверно, проголодался… я думаю. Конечно, сию минуту даю…
Оскар положил телефон на бордюр и отошел, чтобы не слушать чужих разговоров. Он пошел прогуляться по пристани, а когда вернулся, крошка-граф сидел грустный на прежнем месте. На рукаве его куртки красовалась эмблема уральской уфологической экспедиции. Джинсы Артура, подтянутые ремнем, едва держались. Кроссовки Артура оказались великоваты, но выбора у его сиятельства не было.
— Творчески приоделся, — заметил Оскар. — Издали я бы принял тебя за Деева. — Он сунул руку в оттопыренный карман куртки графа, порылся за пазухой. — Встань! — приказал он и обыскал карманы его джинсов.
— Это ищешь? — Эрнест протянул Оскару сверток, который собрал в дорогу Артуру Натан Валерьянович. — Я нашел это возле портала, там же, где все барахло.
Оскар извлек из пакета обруч, оплетенный проводами, с красным камешком, дневник Артура, диск, на который Учитель записал всю нужную информацию. Но когда на ладонь упала тяжелая зажигалка, душа физика успокоилась.
— Я знаю, почему творческие люди предпочитают бордюр скамейке, — сказал крошка-граф. — Хочешь, скажу? Их привлекает нестандартный взгляд. С засиженного места всегда стереотипные ракурсы, а отойди на шаг — и все по-другому. Когда тысячи людей регулярно видят одно и то же, картина превращается в рисунок на обоях.
— Что сказал Натан Валерьянович? — спросил Оскар, чиркая зажигалкой.
— Ничего особенно нового.
— И все-таки?
— Сказал, что никогда не порол детей. Даже Машку ни разу не шлепнул по жопе, хотя бандитка растет еще та.
— Еще что?
— Сказал, что принцип у него: не бить детей, но для меня будет сделано исключение. Это зажигалка барбоса, — сообщил Эрнест. — Правда, что ее плазму может притягивать Солнце? Натан с Юлькой чуть не дрались, как спорили.
— Смотри сюда и не говори, что не видел: Оскар поднес белесый, едва заметный огонек к лицу графа. — Видишь, куда наклон?
— К Солнцу.
— Знаешь, что это означает?
— Магнит.
— Сам ты магнит. Как ты думаешь, почему Артуру не дали компас, а дали этот бесовский прибор, который херит все достижения науки?
— Потому что компас в хронале глючит, — догадался крошка.
— Умница. А почему не глючит «солнечный магнит»? Ни за что не ответишь. Все дело в том, — сказал Оскар графу, продолжая демонстрировать зажигалку, — что наше глючное, иллюзорное измерение имеет границы. Если раньше я только догадывался о том, что они есть, то теперь смогу их вычислить точно. Надо только дождаться Луны…
— А зачем?
— Затем, малыш, что если знать размер вероятной «иллюзии», можно вычислить то, что сумасшедшие физики называют миром «реальным», который не может быть вычислен нашими убогими интеллектуалами, потому что они представить себе не могут, что это.
— Зачем тебе «мир реальный»?
— Может я жить без него не могу, как некоторые титулованные особы без дольменов, — ответил Оскар и погасил зажигалку. — Что еще сказал дядя Натан?
— Что хватит балдеть на водах. Надо возвращаться в Майами.
— Еще раз выкинешь такой номер с Учителем, имей в виду, я — человек без принципов. Пороть детей могу долго и с удовольствием.
— Я ж не нарочно! — оправдывался Эрнест. — Я ж нечаянно!
— Выследил их?
— Не… Кто бы мне дал? Они же заперли меня на замок.
— А кто? Гид, с которым дядя Натан запретил общаться?
— Я его не просил. Он сам заявился, когда их не было дома. Сказал, что я должен видеть последний турнир в Монте-Карло. Что он будет особенно многослойным. Чтоб я понимал, что происходит на турнирах на самом деле. Один для зрителей, один для спортсменов, один для тотализатора… Пойдешь со мной на корты?
— Сегодня же вернешься в Майами.
— Договорились, — согласился Эрнест. — Здесь еще неделю квал играть будут. Зачем мне парад неудачников?
— Знаешь, что Натана Валерьяновича уже один раз довели до инсульта? Если ты доведешь до второго, я сам возьмусь за твое воспитание, и это будет не урок математики для дебила.
— Вернусь я, вернусь, — уверял крошка-граф. — Я ж и затеял все ради Натасика. Ради кого ж еще? Но для начала пообщаться с тобой решил.
— Я не специалист по теннису.
— Хочешь, сдам тебе «Рафу»? — предложил крошка-граф.
— «Рафу»?
— «Рафинад». Я ж знаю лодку. Густав в жизни не простит тебе «Гибралтар», а я прощу. Уже простил. Я тебе «Рафинад», ты мне Флоридский дольмен.
— Может тебе еще ключ дольмена?
— Можно, — согласился Эрнест, — но я все равно не умею им пользоваться.
— А дольменом умеешь?
— Но ведь я здесь, — сказал граф, и это утверждение сложно было опровергнуть. — Ты учился сто лет, чтобы понять, как работает эта штука. А я знаю с рождения. Для меня без дольмена — не жизнь, а облом.
— Нет, не буду я с тобой ни о чем договариваться, — решил Оскар. Глупость юного графа его слегка успокоила, осталось только доказать его сиятельству, что он глуп. И доказательств тому была масса. — Не верю ни одному твоему слову уже потому, что в форте ты меня обманул. Жестоко и безжалостно. Если б ты этого не сделал, я бы не поссорился с Миркой, и не торчал бы здесь в надежде когда-нибудь с ней объясниться. Не бросил бы я в Америке на произвол судьбы Юльку с Учителем. Жил бы сейчас как нормальный человек и занимался твоим воспитанием, если бы не поверил тебе тогда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
