начали отступать, но сзади еще не поняли, что произошло, и продолжали толкать их вперед.
Но городские крыши, рассчитанные на то, чтобы сушить на них инжир и яблоки, а также дать обитателям домов насладиться на них ужином в вечерней прохладе, были никак не рассчитаны на вес десятка, а то и больше тяжеловооруженных пехотинцев. Крыши начали проваливаться прямо под ногами у легионеров, те падали внутрь домов, им на головы падали их же товарищи, и глинобитные домики стали рушиться, погребая под собой наступавших. Некоторые из них, желая спастись, прыгали вниз, калечились и погибали под летящими от разваливавшихся домов камнями.
Потери римлян в этом бою оказались поистине огромны и, похоже, произели весьма тяжелое впечатление на Веспасиана. Чтобы хоть как-то подсластить горечь этого поражения, он направил Плацида с 600 всадниками к горе Тавор, чтобы разгромить засевший там в хорошо укрепленном месте еврейский гарнизон.
Обе стороны ненавидели друг друга, и ни одна не собиралась вести войну честно. Евреи сделали вид, что готовы сдаться, но только для того, чтобы, оказавшись лицом к лицу с готовящимися принять капитуляцию римлянами, пустить в ход оружия. Однако Плацид был готов к такому повороту, устроил притворное бегство, выманил евреев на равнину, где и разбил их наголову. После чего жители расположенных на Таворе деревень сдались на милость победителей.
Веспасиан тем временем начал готовиться ко второму штурму Гамалы, задействовав в нем бо`льшую часть своей армии. К этому времени в Гамале уже заканчивались запасы продуктов, люди начинали умирать от голода, и те, кто не хотел умирать, осознав, что город обречен, как сказали бы сегодня, эвакуировались — бежали из него по подземным ходам и тайным тропам. Однако в городе оставалось все еще немало бойцов, готовых держать оборону.
Решающий момент битвы за Гамалу, по словам Иосифа Флавия, произошел, когда трое солдат пятнадцатого легиона перед рассветом подкрались к самой высокой башне, в которой укрывались осажденные, сделали под нее неглубокий подкоп, сдвинули с места лежавшие в основании башни пять больших камней — и отскочили в сторону. После чего башня с грохотом рухнула, погребая под своими камнями всех, кто на ней находился. Это вызвало панику у караулов на других башнях, они бросились в смятении бежать — и оказались перед мечами и копьями римлян.
Многие историки выражали сомнение в правдивости рассказанной Флавием истории о разрушении башни, однако затем стало ясно, что это возможно — если учесть, что Иосиф, готовя Галилею к обороне, многие башни и стены возводил наспех, без фундамента, прямо на земле, а потому они вполне могли обрушиться, если вытащить из них несколько камней[44].
Последний бой защитников Гамалы развернулся, когда они были оттеснены к обрыву на окраине города. Сверху они обрушивали на римлян стрелы и камни, оставаясь практически недосягаемыми для противника. Но тут началась буря — и в этом Флавий усмотрел Божественное вмешательство, хотя был уже ноябрь, а сильные ветры — обычное дело на Голанах в это время. Эта буря отклоняла пускаемые защитниками стрелы и мешала следить за неутомимо взбирающимися наверх римлянами.
«Таким образом римляне влезли и окружили их прежде, чем они успели оказать сопротивление или просить о пощаде. Воспоминание о павших при первом штурме усилило ярость римлян против всех. Многие в отчаянии, обняв своих жен и детей, бросались с ними в бездонную пропасть, зиявшую под крепостью. Ожесточение римлян далеко еще уступало изуверству пленников против самих себя: римляне уничтожили 4000, между тем как в лощине найдено свыше 5000, которые сами бросились туда. Никто не остался в живых, кроме двух женщин. Это были сестры Филиппа, сына превосходного военачальника царя Агриппы, по имени Иаким. Они спаслись тем, что скрылись от ярости римлян, ибо последние не щадили даже грудных детей: многих таких младенцев они хватали и швыряли с высоты крепости вниз. Так пала Гамала в 23-й день месяца иперберетая; начало ее восстания совпало с 24-м днем месяца гарпея».
Таким образом, Гамала продержалась чуть меньше месяца — с 12 октября по 10 ноября 67 года.
Наряду с Масадой, о которой речь впереди, Гамла-Гамала стала одним из символов еврейского мужества. Теперь, для того чтобы окончательно покорить Галилею, римлянам надо было взять ее последний бастион — Гисхалу.
* * *
Сводя личные счеты и одновременно явно пытаясь исказить истинное положение дел в пользу римлян, Иосиф очень старается представить дело так, будто большинство жителей этого городка были готовы сдаться, но его заклятый враг Иоанн с верными ему бойцами горел жаждой боя и всячески подогревал антиримские настроения. Как обычно, он не жалеет эпитетов по адресу Иоанна Гисхальского: «Один только городок в Галилее остался непокоренным — это была Гисхала. Население ее, хотя было мирно настроено, так как оно большей частью состояло из земледельцев, все помыслы которых сосредоточивались постоянно на урожае, — но, к его несчастью, в среде жителей свила себе гнездо не незначительная шайка разбойников и эта шайка заразила своим образом мыслей также и часть граждан. Человек, который подстрекал их к отпадению и сплачивал в одну силу, был Иоанн, сын некоего Леви — обманщик, человек чрезвычайно коварного нрава, носившийся всегда с обширными планами и умевший ловко их осуществлять; ко всему этому он был склонен к войне, так как он на этом пути, как известно было, надеялся достигнуть власти» (ИВ, 4:2:1).
Веспасиан к тому времени перевел десятый легион в Скифополь, а два других взял с собой в Кейсарию, а к Гисхале направил тысячу всадников во главе с Титом, явно считая, что этого будет вполне достаточно для ее покорения. И тут Иосиф неожиданно рисует Тита необычайным гуманистом, не желающим губить мирное население, хотя все предыдущие его описания действий Тита в других городах Галилеи свидетельствуют о прямо противоположном — о его безудержной жестокости.
«Титу, — сообщает он, — после прибытия его с конным отрядом в Гисхалу было бы легче всего взять ее внезапным нападением. Но зная, что при взятии города с боя солдаты уничтожают всю массу народа; будучи сам насыщен уже резней и жалея население, которое все поголовно, невинные вместе с виновными, было бы истреблено, он предпочел склонить город к добровольной сдаче. Так как стена вся была покрыта людьми, принадлежавшими большей частью к отчаянной толпе мятежников, то он обратился к ним со следующими словами: „Я удивляюсь, что вам придает духа одним поднять оружие против римлян после того, как пала вся Галилея; вы же видели, что города более сильные были разрушены одним ударом, между тем как все те города, которые отдавали себя на милость римлянам, наслаждаются теперь своим покоем и безопасностью. Это
