– Пойдемте, святой отец, промочим горло. Мне кажется, что сейчас это будет в самый раз, – предложил я.
– Вам не откажешь в проницательности, сир, – улыбнулся францисканец, вынимая из шкафчика в конторке кувшин и два кубка. – Присаживаться вам я не предлагаю, не взыщите, сир. Тут всего два сидячих места: одно для судьи, а другое – для подсудимого.
И разлил по кубкам легкое белое вино.
– Какие-нибудь предварительные выводы у вас уже имеются, святой отец? – спросил я, как только живительная влага оросила мою пересохшую гортань. – А то мне скоро уезжать на коронацию…
– Пускайтесь в путь спокойно, сир. Мы с утра занимаемся дознанием и уже установили, что свита д’Альбре впала в пелагианскую ересь, осужденную почти тысячу лет назад на Эфесском соборе. Не все из них, сир, не все… но многие. Остальные – заблудшие овцы, которые находились под их влиянием. А вот с самим их сеньором еще работать и работать. Он упорный, верткий, но что он еретик – я уже не сомневаюсь. Не может такого быть, чтобы свита была еретической, а ее сеньор – истинный католик. Судьба Раймонда Тулузского нам пример. Так что вы все верно сделали, сир, вызвав меня, а не стали с ходу рубить им головы по обоснованным светским обвинениям. Потому как ересь нужно вырывать с корнем по месту ее произрастания – в самой сеньории Альбре.
– У вас есть на то полномочия, фра Фаддей? А то пока я с кардиналом Педро решу вопрос о составе Святого трибунала на землях моей короны, и пока его состав утвердят на Ватиканском холме… Много воды утечет.
– Не беспокойтесь, сир, – улыбнулся старик, – у меня есть достаточные полномочия от инквизиционного трибунала Прованса служить здесь во славу Господнюю, пока Гасконь не имеет своей структуры Святого трибунала. Действовал же я на ваших землях, пока вы меня к себе не призвали, – развел он руками. – Неужели вы думали, что бывшие катарские провинции оставят без внимания и надзора?
– Я не слышал раньше о вашей деятельности.
– В том-то и разница в методах между нами и доминиканцами, что мы не стремимся поголовно запугивать население, облыжно обвиняя в ереси всех, кто просто запутался в своих мыслях по неграмотности или по чрезмерному умствованию. Часто достаточно только участливой беседы и последующего за ней покаяния, – улыбнулся старик – по-доброму так… – И мы не кричим на каждом углу о своих успехах, как доминиканцы. Не для славы земной трудимся, а для Господа нашего. Так что езжайте в Памплону и ни о чем не беспокойтесь, сир. Вы правильно выбрали себе капеллана гвардии. Обопритесь на него в трудную минуту, и отец Жозеф вас не подведет. И мы подставим посильное плечо.
Эпилог
Знамена, флаги, баннеры и вымпелы, красиво колыхаемые свежим ветром с гор, – зрелище величественное и незабываемое. Поневоле бодрящее. А еще попоны рыцарских коней – тоже цветные и гербовые. И налатники на всадниках также пестрые, как и перья на шлемах. Перья на султанах коней. И вся эта красочная разноцветная змея вползает узкой горной дорогой в серое Ронсевальское ущелье, на весь мир знаменитое тем, что здесь голоногие и простоволосые баски примитивным дубьем раскатали в тонкий блин закованную в сталь армию Шарлеманя. Мало того что поубивали горцы кучу славных паладинов во главе с воспетым пиитами идеалом рыцарства – Роландом Бретонским, так они и обоз умудрились разграбить со всей испанской добычей франков. Войсковую казну умыкнули и безнаказанно растворились в наступившей темноте.
А ведь ползет с нами и женский обоз во главе с дамой Мадлен, Дочерью Франции. Вдовствующей принцессой Вианской, Беарнской и Андоррской. И весь цветник ее фрейлин при ней. А уж слуг и служанок… Черные кареты расписаны розами с позолотой, а спицы колес выкрашены красным. На дверцах гербы. В этих каретах нет рессор и амортизаторов, зато в каждой печка стоит для комфорта дам и девиц, над каретами дым стелется, и кажется со стороны, что это паровозы ползут по горной дороге. Но кто тут паровозы видел?
Мой личный обоз по-прежнему занимает три фуры. Приучаю себя обходиться малым.
Все это многочисленное разноцветье среди унылого зимнего пейзажа на психику стороннего наблюдателя давит сильно, особенно если одних вымпелов рыцарских копий – полторы тысячи на фоне зимних гор. И большая часть их – баски. И все это мои вассалы.
Рыцари ордена Горностая.
Рыцари ордена Антония Великого.
Рыцари Фуа.
Рыцари Бигорра.
Рыцари Беарна.
Рыцари Марсана.
Рыцари Соль.
Рыцари Габардана.
Рыцари Кастельброна.
Рыцари Сердани.
Рыцари Грайи.
Рыцари Кастиойна.
Рыцари Гюрсона.
Рыцари Андорры.
Рыцари Нарбонна.
Рыцари Лотрека.
Рыцари Бискайи.
Рыцари Гипускоа.
И даже рыцари Арманьяка и Родеза, что фрондируют Луи Пауку и формально едут на турнир в Олите. А то, что вместе всеми с нами – так дорога всего одна.
Больше четырех тысяч человек. Двенадцать тысяч коней, не считая вьючных и упряжных мулов.
Три мортиры с двумя пушками и обученными расчетами к нам присоединились вместе с копьем шевальер Аиноа на повороте дороги в Памплону. Мы с дамой д’Эрбур успели только двумя словами перекинуться. Но главное было сказано – у меня к лету будет бастард. Аиноа в блестящих миланских доспехах по фигуре, в белом орденском плаще, подбитом черным мехом, в меховой шапке и золотых шпорах на пятках выглядела не просто импозантно – сногсшибательно. Я невольно залюбовался девушкой. Жаль, свидание продлилось столь кратко, и походный маршал требовательно увел ее копье показывать их место в колонне.
Итого со мной теперь шесть полевых пушек – три «единорога» типа «Дельфин», три веглера – «Дракончика» и три разнокалиберные мортиры типа «Жаба».
Сила!
Армия!
А вот и нет. Никакая это не армия, не войско. Даже не феодальное ополчение. Это всего лишь моя свита, из чести провожающая меня на коронацию в Памплону, где меня с нетерпением ждут рыцари и сословия Наварры, чтобы признать своим королем.
Но выглядело все это красиво и грозно, вселяя ощущение того, что за мной стоит немалая сила. И меня с этой мыслью посетила уверенность, что с будущими моими отравителями я как-нибудь справлюсь. Расправился же я с д’Альбре… Причем не своими руками, что характерно, а изящной интригой, которой поломал все планы Паука как в отношении устранения меня, так и его планы хитрого рейдерского захвата Наварры под скипетр Франции, а также планы окончательного поглощения Гаскони его королевским доменом.
Теперь Паук сам лежит пластом, чуть ли не на смертном одре, маясь от «несварения» после поглощения Анжу. И в нашем противостоянии получил я так желаемую мной передышку. Длинную передышку. От этой хвори Паук уже не оклемается до самой своей смерти в 1483 году. Вот пройдут эти полтора года, тогда я и начну бояться… принца Бурбона, сеньора де Божё, мужа принцессы Анны, Дочери Франции, моей кузины, чтоб черти эту умницу на вилах жарили.
Луи уже хромая утка. Воистину: если желаешь рассмешить Бога, то расскажи ему о своих планах…
Вот и я не буду.
Хуже другое. То, что послезнание мое с каждой такой победой, чем дальше, тем больше обесценивается. Точку бифуркации я уже прошел. Осталось только не дать себя отравить – и история Наварры будет другой.
Погода окончательно испортилась, горы обложило тяжелой темно-серой облачностью. Сухой снег больно бьет в лицо порывистым ветром. Все же через несколько дней – декабрь. Зима совсем. Не столько холодная – что такое пять градусов ниже нуля по Цельсию? – сколько злая и колючая. Но и мы тут все отнюдь не в тулупах. На Марка и амхарцев холодно даже смотреть.
Одно утешает – в горах у нас всего одна ночевка, а там и спуск в долину Памплоны.
Памплоны – новой столицы страны всех басков, васков и гасков.
Так будет.
Так должно быть.
Иначе зачем я живу вторую жизнь?
– Куманек, ты не застоялся на ветру? Не ко времени тебе сейчас простыть, – позаботился обо мне закутавшийся с головой в овчинный пастуший плащ дю Валлон – только красный засопливившийся нос наружу торчит.
– Нет, кум, я просто внимательно рассматривал свой Рубикон, – ответил я задумчиво.
– И как он тебе показался? – осклабился шут щербатым ртом.
Ручеек перед нами, зажатый крутыми каменными берегами, был узкий, но бурный и глубокий. Только у дороги он растекался в плоский перекат, вполне подходящий для брода.
– Да не хуже, чем был у Цезаря. Тот тоже, прежде чем переправиться через Рубикон, преодолел высокие горы.
– Тогда я об этом когда-нибудь сочиню поэму, – пообещал мне Франсуа Вийон.
Да-да… уже Вийон. Потому как… пока мы претерпеваем дорожные бедствия зимних Пиренеев, его первую книгу стихов под этим псевдонимом уже печатает новая типография в По, обеспечивая бессмертие не только самому поэту, но и мне. Где его ни помянут его потомки, там они обязательно уточнят, что на старости лет великий поэт служил шутом у короля Наварры Франциска, первого этого имени. Того самого, который носил прозвище Фебус.
