Начинал я драгуном
Герой рассказа — Илья Осипович Попадичев — родился в 1753 году, июля 13 дня, в Харьковской губернии городе Купянске. Но сам он не признает этого числа за день своего рождения, а говорит, что родился 20 июля, то есть в день Св. Пророка Ильи, именем которого и назвали его. Отец Попадичева, житель города Купянска, служил тогда казаком в Изюмском казачьем полку; был человек с достатком и в городе имел хорошее домашнее обзаведение. Впоследствии Изюмский казачий полк переименован в гусарский. Отец Попадичева стал солдатом, потом был произведен в унтер-офицеры и дослужился до обер-офицерского чина.
«Старшим сыном, — говорил Илья Попадичев, — в нашей семье был я. На восьмом году матушка начала посылать меня учиться грамоте, как будто грамота нужна была мне! Учиться читать я ходил к приходскому дьячку, а писать — в нижнюю городскую расправу (Нижний земский суд). По субботам, бывало, придешь к матери и просишь: «Матушка, дайте копеечку». — «На что тебе?» — «Нынче суббота, будем зады читать!» Мать даст копеечку, купишь 10 бубликов, наденешь их на руку, до самого плеча, и тогда смело идешь к строгому дьячку на повторение задов.
Двое других моих братьев, родившихся, когда отец мой был уже обер-офицером, служили потом чиновниками в Харьковской губернии. Самому же мне пришлось всю жизнь прошляться по заграницам, сперва на коне, а потом пешком и с ружьем. Да, слава Тебе Господи, не жалею об этом и благодарю Создателя.
В 1780 году был получен указ о поступлении всех кантонистов на службу. В городе Купянске собрали нас всего человек 100; некоторым было не более 14–15 лет, и всех нас отправили в Смоленский драгунский полк, стоявший тогда лагерем верстах в полутораста от нашего города. Полком этим командовал тогда бригадир, старик Иван Григорьевич Шевич, а подполковником в полку был Селявин.
Ружья, сабли… городки
С самого определения в полк я поступил в 3-й эскадрон. Дядькою у меня был Користелев — драгун строгий, но и правдивый; впрочем, тогда молодые солдаты по дядькам оставались не долго, а прямо поступали во взводы в заведование капралов.
Для обучения строю, что делалось редко поутру, а больше вечером, кантонисты со всех 10 эскадронов сводились вместе и обучались деревянными ружьями.
После ужина игрывали в городки. Полк стоял лагерем в палатках, вместе с Чугуевским казачьим полком; у казаков палаток не было.
Палатка Шевича была на правом фланге. Вот, бывало, вечером выйдет бригадир из палатки и приказывает часовому: «Часовой! Кричи, чтобы выходили играть в городки». Весь полк и выходит поэскадронно, перед палатки; начинались игры, песни, и веселье разносилось по всему лагерю. Эх! Ваше благородие, то-то было время золотое! А теперь куда речи девались?.. И что с силой сталось?
Из лагерей мы вступили на зимовые квартиры и стали к молдаванским и сербским выходцам. На зимних квартирах, когда стояли в своих границах, как только, бывало, придем, так сейчас и заботимся, чтобы выстроить конюшни; этим занимались сами, а иногда и учителей заставляли. Конюшни строили большие, так, чтобы целый эскадрон лошадей мог стать свободно.
Зимой обучались по избам — ружьями; для этого обыкновенно выкапывали в домах хозяев ямы, так чтобы четыре человека могли стать в них свободно и делать все приемы ружьем не доставая потолка. Учили нас фехтовать саблями, только вместо сабель заставляли брать палки, чтобы иной по неловкости не срубил лошади шеи.
Каска с передним «памомажем»{110}
Тут же нас и обмундировали. Сшили куртку темно-зеленого сукна с медными гладкими пуговицами по борту и красные суконные шаровары, подшитые кожей. На куртке — погоны, воротник и обшлага; кушак и на шароварах лампасы были из палевого сукна. С левого боку на подвязной портупее привешивалась сабля. Штыковые ножны висели на портупее возле крюка, на который в пешем строю закидывалась сабля. Рукоять сабли была с одним медным ободком без поручей. Полосы рубили отлично и на каждой был вензель Екатерины II, украшенный короною.
Ножны делались из простого лубка, который обшивался кожей, оттого походом полоса никогда не забивалась и была всегда остра, а когда они в железных ножнах, то ее надо подтачивать после каждого перехода.
Боевая сума с 30-ю ружейными патронами надевалась через левое плечо на гладкой беленой перевязи, концы ее заправлялись сверху в подсумок, который приходился сзади с правого боку.
Пистолетный шомпол накладывался сверх подсумка на ремне, а спереди на перевязи пригонялся крюк, на который вешалось в конном строю ружейным кольцом легкое драгунское ружье.
Головной убор состоял из каски с передним памомажем (то есть плюмажем) из петушьих перьев, сзади которого пристегивался длинный треугольный лоскут палевого сукна с кисточкой на конце. Впоследствии памомажи на касках стали делать из белых конских волос. Когда выходили в конный строй, то надевали перчатки с раструбами.
Эта амуниция всегда была при себе, а конская сберегалась в цейхгаузах.
Сам с усам…
В эскадроне, в конном строю, я езжал во 2-й шеренге, то есть в задней, а в первой мне никогда не приходилось, потому что народ у нас был очень крупный; во мне росту было восемь вершков три четверти, и то в пешем расчете стоял в средней шеренге, а в задней только тогда, когда по случаю люди куда-нибудь убывали. У нас в 3-м эскадроне были люди по 12 и 13 вершков, и все с усами, без усов было мало.
В коннице усы закручивали, а в пехоте подымали гребенкой кверху; бакенбард же не носили. Эскадрон, в конном и пешем строю, всегда делился на 4 взвода.
Каждую весну, в мае месяце, выходили в лагерь, а в августе возвращались на квартиры. Квартиры назначались в разных местах и часто переменялись. Тогда на квартирах стоять было хорошо: дурной пищей нас не кормили.
Офицеры были строгие и взыскательные, даром ничто не проходило. А особливо наш эскадронный командир капитан Украинцев, Федор Иванович! По гроб моей жизни не забуду, — очень был строг, но зато резонен; голос как у зверя какого: заревет, так слышно Бог знает где! Однако за своих солдат заступался и не давал в обиду.
Стояли мы, как я уже сказывал, все по разным квартирам, сперва в Харьковской губернии, потом перешли в Полтавскую, и уже в Переяславле стало слышно, что скоро пойдем под турку.
Здесь уже капитан Украинцев, заметив мою расторопность по службе, произвел меня в капралы{111}.
Ранней весной мы выступили из Херсона и, приблизившись к турецкой границе, остановились лагерем в Белозерках над лиманом, в устьях Днепра и Буга. Тут уже были собраны и прочие войска: пехота, кавалерия и артиллерия. Мы расположились в общем лагере с правого фланга на возвышенном месте, фронтом к дороге и к лиману. Всеми войсками в лагерях командовал генерал Кутузов. Он жил в деревне Белозерках и ожидал приезда Суворова, который должен был встретить здесь Императрицу.
В ожидании приезда Императрицы мы занимали форпосты по турецкой границе, близ устьев Днепра и Буга. Форпост обыкновенно состоял из 8 человек драгун, при одном унтер-офицере. Наш форпост находился на бугре, в полуторе версты от лимана и в 8 верстах от деревни Блакитной. Кругом место было ровное, дорога в Николаев шла позади поста, а впереди берег постепенно понижался к лиману, на противоположной стороне которого виднелся Белгород, или по-турецки Аккерман. На берегу лимана жили рыбаки; мы к ним часто ходили за рыбой.
На иных форпостах были устроены шалаши от солнца, на нашем же ничего не было. Обязанность форпоста заключалась в наблюдении за неприятелем, как на степи, так и на море, и потому часовой день и ночь стоял на коне с саблей наголо, а остальные лошади были на коновязи оседланными. Сменяли нас через трое суток…
Нежданно-негаданно, или «В каске он и в кительке и с нагайкою в руке»
Однажды в прекрасный летний вечер мы стояли на форпосте; это было перед самым приездом Императрицы; кашица на ужин была готова, мы уселись в кружок вечерять, как вдруг к нашему бекету подъехал на казачьей лошади в сопровождении казака с пикой просто одетый неизвестный человек в каске и кительке с нагайкою в руках. Он слез с лошади, отдал ее казаку и, подходя к нам, сказал: «Здравствуйте, ребята!» — «Здравствуйте», — просто отвечали мы, не зная, кто он такой.
— Можно у вас переночевать?
— Отчего не можно, — можно!
— Хлеб да соль вам!
— Милости просим к нам поужинать!
Он сел к нам в кружок; мы подали гостю ложку и положили хлеба. Отведав кашицы, он сказал: «Помилуй Бог! Хорошая каша!»
Поевши ложек пять, не более, говорит:
— Я тут лягу, ребята.
— Ложитесь, — отвечали мы.
Он свернулся и лег; пролежав часа полтора, а может и меньше, — Бог его знает, спал ли он или нет — только после встал и кричит: «Казак! Готовь лошадь!»
