Дверь распахнулась, и на пороге показалась сама Мадам. На улице мгновенно воцарилась тишина.
— Заходите, пожалуйста, — пригласила она нас. — И не обращайте внимания на Йенни, это известная скандалистка. — Мадам кивнула в сторону Йенни, которая работала в другой «конторе».
Мы оказались в маленькой и очень темной прихожей. Но как бы то ни было, мы были вместе. Сердце громко стучало. Кадык душил меня, и я не знал, что сказать.
Мадам открыла дверь, и из небольшой гостиной, украшенной драпировками, бахромой и кистями, на нас упал зловещий желтый свет. Словно этого было мало, на нас, скаля зубы, начала прыгать крохотная уродливая собачонка. Пузатая и слюнявая.
— Он всегда радуется, когда к нам приходят гости, — объяснила Мадам.
Гостиная была забита мебелью. Комод с тремя вазами для цветов, подставка для трубок, неполная бутылка. Круглый стол, покрытый цветастой скатертью, четыре стакана. Позади стола стояла кушетка, на которой сидела полная женщина, державшая на коленях еще одну собачонку. У этой собачонки были явные признаки парши, но настроена она была миролюбиво. У стола сидели две сильно накрашенные женщины в широких светло-желтых платьях. Они кивали и приветливо улыбались, словно сидели в ложе Королевского театра.
От керосиновой лампы, висящей под потолком, исходил желтый свет. Эта лампа была единственной красивой вещью во всей гостиной и напоминала лампу в столовой Рейнснеса. Опоры, на которых держались резервуар для керосина и абажур, были сделаны в виде стеблей, абажур был желтый. На ручке висели три пыльных розовых шерстяных помпона. Коричневато-табачную стену украшал портрет короля. Окон я не заметил. Пахло розовой водой и потом с примесью сырого лука. Перед женщинами стояли кружки с пивом и блюдо с зеленоватым печеньем.
Мы смущенно позволили усадить нас на стульях. Женщины и собаки теснились на кушетке. Акселю было нелегко засунуть под стол свои длинные ноги. Он сидел на краешке стула, откинувшись назад, и осторожно двигал ногами под столом.
Кто знал, что тут окажется так много женщин! Я поглядел на Акселя — он был невозмутим.
— Это Тильда, это Ольга, это Бирте. Рекомендую! — Мадам широко повела рукой. На ней тоже было просторное платье, но коричневатое и как будто не предназначенное для определенной работы. По лифу спиралями была уложена желтая тесьма. Когда Мадам двигалась, спирали на груди дрожали. От них трудно было оторвать взгляд. Лицо у нее было строгое. Почти красивое. Возраст неопределенный. Она напоминала просмоленное пиратское судно, пустившееся в опасное плавание.
Самой молодой из женщин было лет двадцать пять, может быть, меньше. Вид у нее был заурядный. Аксель смотрел только на нее, хотя она была далеко не красива.
Женщину с собачкой звали Бирте. Это был настоящий фрегат. Живот ее затрясся, когда она убрала со стола свои маленькие пухлые ручки и сложила их на коленях.
«Неужели тут этим занимаются у всех на глазах?» — подумал я.
Я заметил, что Аксель быстро трезвеет, и от этого почувствовал себя еще более одиноким.
Женщины выжидающе смотрели на нас. Я старался не встречаться с ними глазами. Наконец Мадам спросила:
— Не выпьют ли господа по стаканчику пива, прежде чем пройдут в кабинеты?
— Какая у вас плата? — кашлянув, спросил я. Она назвала цену и обратила наше внимание на то, что пиво подается бесплатно.
— С каждого? — спросил я, беря на себя бразды правления.
— С каждого! — Мадам закатила глаза к потолку.
— Столько у нас нет, — признался я. Мадам по очереди оглядела нас.
— У нас твердые цены, и мы берем только наличными, — решительно сказала она. Было видно, что она нам не верит.
— Мы вместе располагаем лишь половиной той суммы, которую вы назвали. — Я встал. Аксель тоже вскочил.
Он не учел длину своих ног. Женщины успели схватить стаканы с пивом и вазу на высокой ножке. Мы чувствовали себя оловянными солдатиками, уцелевшими на опасной войне.
Женщины переглянулись. Очевидно, они привыкли разговаривать глазами.
— Вы очень молоды, — мягко, по-кошачьи сказала Мадам.
— Ну-у, предположим, — протянул Аксель.
— Вы красивы, особенно тот, темненький, с такими дивными глазами. — Мадам говорила о нас как о собаках.
Толстуха на кушетке заколыхалась от смеха. Брошенный на нее взгляд Мадам был способен убить быка. Мгновенно воцарилась тишина. Женщины по очереди сделали по глотку пива. Это было похоже на ритуал. Мадам медленно раскурила трубку, внимательно разглядывая нас сквозь дым.
— Высокий не очень красив, но у него широкие плечи, — сказала она женщинам, сидевшим на кушетке.
— Не спорю, — миролюбиво согласилась толстуха.
— Но это ему не поможет! — Самая молодая захихикала, прикрывшись рукой.
У нее прыщи и плохие зубы, мстительно подумал я и повернулся, чтобы уйти.
— Постойте, господа, — сказала Мадам.
По спине у меня побежали мурашки.
Мадам подошла к кушетке и о чем-то пошепталась с толстухой, наконец она повернулась к нам и мягко спросила:
— Сколько у вас всего денег?
Мы с Акселем переглянулись, покраснев до корней волос. Потом достали из карманов все, что у нас было. Мы не успели выложить деньги на стол, как четыре головы склонились над ними и стали считать.
Наконец головы поднялись. Мадам сухо сказала:
— За такие деньги, мои юные друзья, кабинетов вам не видать. За эту цену можно получить женщину либо у городского вала, либо на кладбище.
Она милостиво кивнула нам. Потом пальцем поправила волосы.
— Я сама возьму их в кабинет, — сказала она остальным, точно мы были глухие.
Толстуха хотела запротестовать, но раздумала. Двое других окаменели от изумления.
— Но, матушка, какой же вам смысл? — удивилась толстуха.
Мадам вздохнула.
— Нынче воскресенье. А в воскресенье принято делать добрые дела, — сказала она.
Отступать было поздно. Слишком поздно. Даже у Акселя лоб покрылся испариной. Нас препроводили в маленькую темную комнату, тоже без окон. Я подумал, что, если случится пожар, мы из огня земного окажемся прямо в адском, — бежать отсюда не было никакой возможности.
Я хорошо знаю, как может стучать сердце. В том числе и по собственному опыту. Но в ту минуту мое сердце затихло. Дышать я тоже не мог. Это была клиническая смерть.
В комнате было слишком темно, чтобы мы могли разглядеть опрятность кровати, стоявшей посередине. За черной ширмой угадывался умывальник. Мадам принесла с собой фонарь с зажженной свечой и поставила его на табуретку за ширмой.
— Прошу вас, располагайтесь! — Она кивнула на кровать.
Аксель толкнул меня в бок, но я не двинулся с места. Он с трудом выдавил из себя улыбку.
