Но в Италии шелковая промышленность осталась в еврейских руках, и в середине XIX века ее основали и в Германии. Хлопчатобумажные ткани в Германии тоже начали производить евреи.
Поистине «основание новых отраслей промышленности, сбыт новых товаров и модернизация коммерческой системы произвели гораздо больший переворот в экономической деятельности евреев, чем среди городского сословия христиан, еще не вышедшего из общественных и экономических рамок, унаследованных от Средневековья. Поэтому неудивительно, что методы еврейских купцов воспринимались горожанами как нарушение традиций и подрыв освященных веками устоев» [39, с. 414].
Говоря попросту — евреи оказываются неизмеримо динамичнее, они меньше связаны традициями, условностями, предрассудками. Кроме того, они попросту двигаются быстрее.
А дальше — больше: корпоративная система в странах Европы рушится весь XIX век, и к его концу уже ничто не мешает евреям развивать активность решительно везде, где им хочется. В результате получается как… Вовсе не евреи разводили виноградники в долине Рейна — но минимум полбвина всей винной торговли оказывается в их руках. Совсем не евреи основывали в Германии производство фарфора; более того — к нему немцы относились сентиментально, как к достижению своего народа. Но к 1920-м годам, по одним данным, 65 % акций этого производства, по другим — даже 80 % оказалось в руках у евреев и выкрестов.
Поразительно, но сами евреи вовсе не видели в этом никакой опасности для себя. С их точки зрения, все происходило вполне справедливо, а что на справедливость могут быть разные точки зрения, их не интересовало. Мало ли что болтают всякие там туземцы-гои, и чем там они недовольны?!
В XIX и XX веках поле интеллектуальной деятельности во всех странах Европы, где произошла эмансипация евреев, заполняется этими умными (а с другой точки зрения — хитрыми и юркими) людьми. Действительно, вот кто появился в эти два века в Германии: Гейне, Анна Зегерс, Фейхтвангер, Кафка, Цвейг.
Этих писателей можно любить и не любить, это дело вкуса, но попробуйте представить себе германскую (если хотите — германоязычную) литературу без этих имен. Получается? У меня — нет.
Полагаю, уже можно вывести то, что Владимир Иванович Вернадский называл «эмпирическим обобщением», — то есть такой систематизацией фактов, которая позволяет их наилучшим образом если и не объяснить, но описать. Так вот, не подводя теоретической базы, констатирую:
1. Во все времена евреи очень эффективно конкурируют с христианами и мусульманами. В равных условиях конкуренции они почти всегда выигрывают у христиан и мусульман.
2. Во всех странах, где снимается дискриминация евреев, начинается бурная и массовая ассимиляция евреев.
3. Во всех странах, где правительство снимает ограничения на деятельность евреев и ставит евреев и остальное население в равные условия, евреи занимают в экономике и в общественной жизни очень важные позиции. В самых развитых странах эти позиции сравнимы с позициями государствообразующего народа. В странах хотя бы незначительно более отсталых евреи занимают господствующие позиции.
4. Во всех таких странах евреи составляют очень большой, непропорциональный их численности, отряд творческой интеллигенции.
В сущности, что происходит в Европе XIX — первой половины XX века? Нет ничего нового под луной! Там происходит то же самое, что происходило уже и в эллинистическом Египте, и в Испании Омейядов. И это вызывает не самую лучшую реакцию окружающих народов.
АНТИСЕМИТИЗМ СТРАХА
«Приобщение евреев к европейской среде производило на горожанина и на интеллигента в большинстве стран Европы впечатление головокружительного успеха. Выяснилось, что если евреям предоставляется возможность свободно — в более или менее равных условиях — конкурировать с окружающей средой, их шансы на успех значительно более высоки.
Лишь на этом фоне можно найти объяснение тому поразительному явлению, что во многих европейских странах в конце XIX века послышались голоса, грозно усилившиеся с течением времени, призывающие к защите бедного европейца от всемогущего еврея» [39, с. 403].
Кивнем головой, соглашаясь с умными авторами «Очерка истории еврейского народа», и пожалеем лишь об одном — что эти элементарные истины обсуждаются в еврейской среде через пятьдесят лет после Холокоста, а не за сто лет до него. Хотя, конечно, есть такая поговорка: «Если бы я была такая умная до, как моя бабушка после, я бы никогда не делала глупостей».
У самых развитых народов лидерство евреев вызывает, скорее, восхищение. Они могут себе это позволить, потому что у них евреи контролируют значительные, но не определяющие сектора в экономике. Еврейских интеллектуалов много, но они не оттесняют на второй план интеллектуалов других народов. Еврейская тематика в искусстве и литературе заметна, но не выходит на первый план.
Народы менее развитые испытывают перед евреями настоящий тяжелый страх. Эллины евреев не боялись, а вот египтяне — боялись, и Манефон изо всех сил пытался изобразить евреев так, чтобы с ними просто невозможно было иметь дело — чисто психологически.
В XIX и XX веках евреев не боялись англосаксы. Но в Германии, Австро-Венгрии, в славянских странах, особенно в Польше и России, страх перед евреями только нарастал. Ведь что получается? Вдруг оказывается, что евреи — это не просто какая-то то забавная, то неприятная разновидность туземцев. Это, «как выясняется», очень-опасные люди. Они «вдруг» на протяжении считанных десятилетий, даже считанных лет подминают под себя экономику страны, ее культурную и интеллектуальную жизнь. Возможность общественной карьеры, накопления богатств, приобретения недвижимости, организации какого-то производства оказывается в зависимости от этих юрких инородцев.
При этом евреи вовсе не обязательно должны быть враждебны людям из других народов или сознательно ограничивать их в чем-то. Вовсе нет! Евреи могут быть как раз очень даже благожелательны к гоям, особенно к умным. Я бы даже сказал, что к умникам любого племени евреи решительно неравнодушны и очень часто стараются приблизить их к себе.
В конце XIX и начале XX века Европу охватила особая форма антисемитизма. Если антисемитизм во Франции и Англии XIII–XIV веков был «антисемитизмом конкуренции», то этот антисемитизм — в чистейшем виде «антисемитизм страха».
Это, конечно, и страх перед тем, что тебе лично может не оказаться места в экономике, общественной жизни и культуре собственной страны. Но не только! Это и страх перед тем, что ты окажешься «последним из могикан». Это и сложность смотреть в глаза соплеменникам, которым повезло меньше, чем тебе самому. Это страх перед тем, что твоя страна уже меняется и вскоре изменится до неузнаваемости. Это страх перед очень милыми, благоволящими к тебе инородцами, потому что они вездесущи, могущественны и явно понимают, что происходит. А ты не понимаешь и во всем зависишь от них. Они тебя вознесли? Значит, могут и погубить! А логику их поведения ты понимаешь хуже, чем хотелось бы…
Такой страх в чем-то сродни страху перед неведомой, необъяснимой стихией. Перед землетрясением, например, или громадной молчаливой тенью, мелькнувшей вдруг наперерез тебе в сине-зеленой морской воде.
Антисемитизм страха встречается и в наши дни, например в США, когда публикуется статистика: по числу молодежи, получающей высшее образование, лидируют шотландцы, итальянцы и евреи. Шотландцы для англосаксов — это «свои»; отношение к ним примерно такое же, как у русских к украинцам и белорусам. Итальянцы — это уже посерьезнее… Но Бог с ними, христиане, как-никак. А вот евреи вызывают самое сильное опасение — потому что страшно лет через 30 оказаться в стране, в которой элита будет еврейской не на 5, а на все 50 %.
Но эти страхи современных людей — детские игрушки по сравнению со страхами, замучившими европейца в Новое время, особенно в Германии и России XIX и начала XX веков.
ПОЧЕМУ?!
Действительно — если есть эмпирическое обобщение, то неплохо бы попытаться его понять. Л. H. Гумилев объясняет с присущим ему пассионарным апломбом: «Евреи-рахдонихиты представляли суперэтнос, искусственно законсервированный на высокой фазе пассионарности» [3, с. 146]. Вот, начали евреи жить в городе, оторвались от кормящего и вмещающего ландшафта, а главное — перестали с кем бы то ни было скрещиваться. И генофонд их не менялся тысячелетиями… Если читатель внимательно читал эту книгу, говорить ему о сохранении неизменного еврейского генофонда уже ничего не надо, и я этого делать не буду.
Более серьезное объяснение состоит в том, что евреи — народ более ученый, чем любой другой. Дело как бы даже не в биологическом уме, а в учености, в гибкости интеллекта. Эта позиция более реалистична, потому что если в наше время превосходство евреев в образовании сказывается слабо, то в течение очень длительного исторического времени разрыв между иудеями и гоями был огромен.
