– Это не фашизм, а слабые социальные программы, – пояснила Лина.
– Вот и давайте их стерилизовать, пока слабые социальные программы, – настаивала собеседница с удивительным упорством.
– А кто будет решать, кого стерилизовать? – ехидно поинтересовалась Лина.
– Специальные нравственные и очень уважаемые люди. Врачи, психологи, хорошие матери, – с готовностью откликнулась предпринимательница.
Лина поняла, что это безнадежно, и уставилась за забор садика, за которым стоял фургон с надписью «Жизнь прекрасна! Заказывайте кондитерские изделия по телефону…».
– Учтите, на Привозе можно ходить, только прижимая сумку к груди. У нас все воруют. Чашу в костеле украли! Я, правда, неверующая, но это же вообще, чтоб не было совести ни капельки! Это же не в райкоме воровать! – риторически излагала другая соседка по столу.
– Фирменное одесское блюдо называется «Тещин язык». Пальчики оближете! – громко объяснял лысый мужчина с другого конца стола. – Берется синенький, режется вдоль, чтоб, знаете, так, зернышки были видны. Солится, перчится изо всех сил и запекается. Берете в рот, обжигаетесь и вспоминаете свою тещу, гадюку.
– И ведь знаете, даже среди нас встречаются люди, полагающие, что «Тайный дневник Пушкина» Михаила Армолинского принадлежит перу Александра Сергеевича! – безутешно говорила дама с веером.
– А еще у нас есть тещин мост. Вон там, беленький, за двумя другими мостами. У одного первого секретаря была очень крутая теща. Он перед ней дрожал как осиновый лист. А она жила за горочкой. И чтоб ей было удобней ходить к дочке в гости, он построил этот мост, – не унимался лысый мужчина.
– Да, да… И этот безнравственный проект российского телевидения, в котором артисты и политики читают стихи Пушкина. А в конце Жириновский прибавляет к Пушкину от себя! Не понимаю, как это можно? – горевала дама с веером. – Они уже все отняли у нас! Но пусть они не трогают нашего Пушкина!
Лина пробралась в конец стола к Сергею Романычу. Его насиловала дама, живущая на собирании пустых бутылок.
– Вы такой известный человек, вы должны найти мне спонсора на издание книжки «Письма Пушкина южного периода», – говорила она, теребя его за короткий рукав рубашки.
– Голубушка, но у меня нет богатых друзей. Кроме того, спонсора надо убедить в том, что ему необходимо потратить именно столько денег именно на эту книгу, – растерянно отбивался Сергей Романыч.
– Вы ему скажите про будущее России, про ответственность перед потомками. Он вам поверит. Они же все дебилы! – говорила дама нараспев.
– Дебилы не умеют зарабатывать денег, – злобно влезла Лина.
– Умеют. Потому что они торгуют совестью! – настаивала дама.
– Если вы хотите просить денег на издание у киллеров, то конечно. Но все остальные торгуют своими силами и профессиональными навыками. – У Лины была масса претензий к представителям коммерческой элиты, но вид побирающейся тетки, сидящей на своем антиквариате, выводил ее из себя. – Сергей Романыч, у меня деловой разговор. Пройдемте на ту скамейку.
– Спасибо, что вырвали меня. Эта женщина просто рэкет. Она весь срок меня преследует своими «Южными письмами Пушкина», – пожаловался он, расположившись с Линой возле фонтана.
– Ну, что там дальше было? Напойте еще кусочек. А то я кому-нибудь здесь набью морду. У меня от них избыточная интоксикация, – попросила она.
– Хорошо. Но исключительно в терапевтических целях. А то мы с вами зачастили. Значит, 4 ноября, после получения Пушкиным анонимки, Натали признается ему во всем. Она показывает письма Дантеса, которые хранила, а не выбрасывала, как предписывает этикет порядочной женщине.
– Она впрямую говорит Пушкину, что любит Дантеса? – выдохнула Лина.
– Не знаю. Свидетельств нет. Полагаю, она говорит, что любила. Но он видит, что любит! Он пишет после этого Геккерену: «…чувство, которое, может быть, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении весьма заслуженном…» Пишет, но не верит этому ни секунды и потому изо всех сил нарывается на дуэль.
Лина добралась до гостиницы и села в уличный бар выпить джина под звездным небом. Было пусто, только за дальним столиком сидел кого-то напоминающий мужчина лет пятидесяти. На поиски лагеря оставалось завтра, обещавшее начаться с катания на катере.
Лина оттягивала это сознательно, ворошить пространство детства было боязно. Но отказаться в принципе было не в ее стиле, она считала «лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть». Собственно, что такого она увидит, кроме примет бессмысленного детского унижения, о котором все давно выяснила…
– Ну что? – неожиданно гаркнул мужчина с дальнего столика, сгреб бутылку водки и переместился к Лине за столик. – Одна и никому не нужна? Точно, как я!
Лина внутренне подобралась, чтобы вышвырнуть его так, чтобы с сердечными перебоями летел до пляжа Аркадии, но узнала в нем суперизвестного артиста Василия Краснова.
– Мы с тобой сейчас немножечко выпьем, – сказал Краснов, с чувством разливая водку. – А эти суки пускай утонут в собственной желчи! Правильно, девочка?
– Договорились, – ответила Лина. У нее было достаточно жизненного опыта, чтобы не спорить с сильно подпившей звездой, для которой весь мир – сцена.
– Какая ты ласковая, – ответил артист. – Сейчас берем такси и едем к тебе.
– Я живу в этой гостинице, – объяснила Лина.
– Еще лучше. Только не говори, что ты меня не хочешь. А то я пойду к администраторше. Мне ведь ни одна баба не откажет. Соображаешь?
– Ни одна, – бережно ответила Лина, представив, что переживет от подобного предложения пожилая, вяжущая носки администраторша.
– Приехал, блин, сниматься в каком-то говне! Налили подливки по телефону. А в натуре: сценарий – блевотина, режиссер – педрила, денег – с мухину письку! Понимаешь, девочка? Что остается делать? Материться и плакать! – Он бодро выпил свой стакан и налил еще. – Умру я скоро! А меня еще никто толком не снял…
– Ну, зачем так мрачно? – приободрила Лина.
– А ты знаешь, что у меня уже было два микроинфаркта, девочка? Я уже слышал, как курносая цокает каблуками! А ведь я еще ничего не успел сказать… – сказал он, и его огромные глаза заблестели.
Краснов был большой артист, и если б Лина не знала, что плакать во ВГИКе учат на первом курсе, она бы разрыдалась в ответ.
– Жена у меня – сука. Дочка – проститутка! Понимаешь? – сказал Краснов и начал массировать область сердца. – Бабы, их бить надо чаще! Мало я баб бил! Как говорил один мой знакомый: «Угораздило же меня с душой и талантом родиться в России!»
– Это Пушкин говорил, – машинально поправила Лина.
